Гитлерюнге Соломон - Соломон Перел Страница 41

Я не прекращал поиски родителей и писал во все возможные места, чтобы отовсюду собрать по ниточке. Одно из писем пошло к подруге моей сестры в Пайне. Я сообщил ей о месте моего пребывания и попросил на случай, если появится в Пайне кто-то из моих близких, меня о том уведомить. Через несколько недель я получил ответ. Машинально вскрыл конверт, и, как только прочитал первые слова, меня охватила волна счастья. Она писала, что мой брат Исаак и его жена Мира недавно приезжали в Пайне. Мой брат Исаак жив! Я был опьянен радостью и счастьем. В письме было также сказано, что из гетто в Вильно его перевели в концлагерь Дахау, и там он был освобожден армией союзников. Теперь живет в Мюнхене. Я незамедлительно ему написал, чтобы он как можно скорее меня навестил, и добавил, что от всей души желаю его увидеть и имею возможность обеспечить ему с женой проезд через границу зоны. Ответ не заставил себя ждать. Исаак и Мира были в пути.

В пограничном городе мы увиделись, потрясенные и счастливые. Мама, папа, вы слышите? Ваши благословения и молитвы осуществились… «Вы должны жить!» — был ваш наказ, и вот мы здесь. Безграничным было мое счастье, когда Исаак сказал, что наш брат Давид жив и уже находится в Палестине. Я заплакал.

Узнал я и о судьбе моей сестры Берты. Перед роспуском гетто в Вильно ее вместе с Мирой отправили в женский концлагерь Штуттхоф недалеко от Данцига, а Исаака — в концлагерь Дахау. В 1944 году русский фронт приблизился, и лагерь тогда перевели в Равенсбрюкке. Начался так называемый «марш смерти». Наступил страшный мороз. Берта обморозила ступни. Мира изо всех сил пыталась ей помочь, но ее отчаянная попытка спасти мою сестру была безуспешной. Берта больше не могла идти дальше. Ее застрелили в затылок. Мира видела, как кровь у нее изо рта потекла на белый снег. О Господи, как ужасно об этом писать!

Потом на служебной машине мы отправились на виллу Личманов. Жена майора Мария Антоновна устроила нам прием, достойный события. Из подвала было принесено прекрасное старое вино, и мы осушили бутылку за бутылкой. Мы праздновали спасение оставшихся в живых.

Несколько часов мы говорили о прошлом и настоящем. Исаак рассказывал нам о вооруженных боях в Палестине против англичан и за беспрепятственную иммиграцию. Эти новости имели для меня большое значение.

Я чувствовал: во мне начинает расти какое-то большое чувство. Но еще не обращал на это внимания. Впервые я подумал о Палестине.

Мира была на последнем месяце беременности и должна была вернуться в Мюнхен. Мы простились, но решили вскоре снова встретиться. Через несколько дней я получил открытку с сообщением, что Мира подарила жизнь девочке Наоми.

Летом 1947 года я стоял на распутье. Меня вызывали в советскую комендатуру в Берлине-Карлсхорсте. Гражданский служащий вежливо меня принял. Так как я в качестве переводчика заслужил хорошие отзывы, он мне предложил поступить в кадровую школу в Советском Союзе. При этом выразил надежду, что по окончании учебы я буду играть активную роль на службе в советском оккупационном ведомстве. На душе было неприятно: еще один специнтернат! Опять вести двойную игру, жить под вымышленным именем… Нет, такая перспектива меня не радовала. Я обещал подумать, взвесить все за и против и по возможности быстро дать ответ.

Я вернулся к себе и закрылся. Итак, у меня две возможности: провести несколько лет в Советском Союзе, где мне многое обещано, да неизвестно, как исполнится, — или присоединиться к своему выжившему брату, чтобы посвятить себя строительству и развитию государства, где я буду у себя дома.

Стена рухнула. Вторая возможность вытеснила первую. Какие ни обещай мне блага, ими не превозмочь тоски по близким и по своей стране.

Земля горела у меня под ногами. О своих планах я оповестил Альфреда, шофера Личмана.

Два дня мне понадобилось, чтобы урегулировать всякие дела, и на следующий мы собрались на прощание. Нам всем было грустно.

Поздним вечером за мной заехал Альфред. Мы двинулись в направлении границы, и он мне показал проход на запад. Поездом я прибыл на разрушенный, но полный людьми Мюнхенский вокзал. Взял такси в пригород Фрейман, весь в зелени и цветочных садах. С бьющимся сердцем позвонил в дверь дома 18 на улице Штернвег.

Дверь открыл мой брат. Он был поражен. Взволнованные и счастливые, мы обнялись. Я долго держал в объятиях его жену Миру, а потом приблизился к кроватке. Я никогда не забуду симпатичное смеющееся личико маленькой Наоми и ее светлые локоны. После того как меня покормили, я ответил на робкие вопросы брата и его жены. Мое решение пришлось им по душе. Впервые после того, как покинул своих родителей, снова я себя почувствовал дома и в семье. Душевное напряжение последних лет постепенно спадало. Я привыкал к моей новой жизни.

Теперь я мог полагаться не только на себя — Исаак был мне вместо отца. Работал он в редакции еврейской газеты «Ibergang», издававшейся в Мюнхене, тексты печатались на идише латинскими буквами. Несколько сотрудников редакции, пережившие концлагерь Дахау, время от времени приходили к нам и рассказывали о своем ужасном опыте.

В тех разговорах я не участвовал, но слушал потрясенный и вне себя. Моя катастрофа оставалась в тайне. И неуютно я чувствовал себя из-за того, что их участи я с ними не разделил. Груз на сердце я держал при себе. Но однажды кто-то из них меня все-таки спросил о том, как я пережил военное время. Едва я смог открыть рот. Все во мне сопротивлялось тому, чтобы рассказать свою историю.

Большинство не хотели верить, а один даже счел мой рассказ выдумкой. Тогда я им обещал предоставить живое доказательство. С разрешения жены Исаака я пригласил на кофе моего мюнхенского друга Отто Цогглауэра.

В конце 1947 года в Мюнхене открылась школа ОРТ [32] — изначально филантропически-просветительская организация по распространению и поощрению среди евреев России квалифицированного профессионального и сельскохозяйственного труда; с 1921 г. — всемирная еврейская просветительская и благотворительная организация, и я записался на курсы точной механики. Мне помогли знания, полученные в спецмастерских завода «Фольксваген». Учился я почти весь семестр. А когда узнал о наборе добровольцев в Хагану [33], с бьющимся сердцем записался в их ряды. Впервые я услышал, как сотрудники Хаганы друг с другом говорят на иврите. Я был очень растроган и сожалел, что не понимаю ни слова. Формальности, связанные с набором, быстро были улажены, и дату отправки назначили на ближайшее время.