Перелом. От Брежнева к Горбачеву - Олег Гриневский Страница 41

Вот и я, приехав в Москву, к министру сразу не пошел, хотя и надо было, а стал бегать по знакомым и в МИДе, и в ЦК, и в минобороны, и к тем, с кем писал речи для великих мира сего на цековских дачах. Зашел и к Александрову, ставшему теперь помощником у нового Генсека, — благо отношения с Андреем Михайловичем сложились надежные: он был моим ментором в школе писания речей и опекал по старой памяти.

Из всех этих разговоров картина складывалась невеселая. Черненко внешней политикой не интересовался, равно как и экономикой, да и всем остальным, кроме кадровых перестановок. Ему хотелось только одного — чтобы все было хорошо, как при Брежневе. В пику Андропову, которого он откровенно недолюбливал, был даже склонен несколько смягчить жесткий антиамериканский и антигерманский курс ...

Но внешнюю политику Советского Союза, ее военно— политические аспекты теперь творил «двуумвират» — крепко спаянные друг с другом Громыко и Устинов. «Военно— бюрократический комплекс» — как саркастически заметил Александров. И это его замечание меня удивило, пожалуй, больше всего. Осторожный, преданный помощник четырех Генеральных секретарей никогда раньше не допускал подобных вольностей.

Суть же «нововведений» советской внешней политики сводилась к тому, что она замышлялась этим «двуумвиратом» как зеркальное отражение американской политики. Рейган говорит о готовности к диалогу, не меняя ни в чем сути американской политики, — и мы будем заявлять точно так же, оставляя в неприкосновенности основные постулаты советского курса в отношении Афганистана, размещения ракет средней дальности в Европе, переговоров по стратегическим наступательным вооружениям и т.д. Черненко это вполне устроило. Именно в таком ключе были выдержаны той весной его речи и послания Рейгану.

В московских «политологических» кругах — научных институтах, МИДе и даже ЦК — иллюзий на этот счет не было. Там не стеснялись издеваться над советской политикой, называя ее не иначе, как маразматической. «Загнали сами себя в угол», — похохатывали одни. «Уход с переговоров — дурость», — жаловались другие. «Работаем на переизбрание лучшего друга Рейгана», — язвили третьи. И никакого уважения к власти предержащей — шутки, смешки, анекдоты. Такое ощущение, что никто не верил, что такая власть долго протянет.

* * *

Вообще, 1984 год можно считать годом затишья в ожидании перемен. Ничего нового или яркого в этот год не случилось. В Москве ожидали ухода Черненко и гадали, что будет дальше. А в Вашингтоне во всю готовились к выборам и ждали победы Рейгана.

В феврале — апреле 1984 года Черненко и Рейган дважды обменялись посланиями. В них не было ничего нового. Оба руководителя снова говорили о желании установить диалог, но ни на йоту не сдвинулись с занимаемых ими жестких позиций. Принято считать, что этот обмен не дал каких— либо ощутимых результатов, хотя и позволил несколько остудить накал напряженности. [76]

Это не совсем так. Обмен посланиями, — может быть даже независимо от воли и желания их авторов, — дал толчок первым робким пока подвижкам на конференции в Стокгольме. А все началось с малозначительной фразы в послании Черненко Рейгану 19 марта 1984 года.

«Мы надеемся на достижение положительных результатов на конференции в Стокгольме... Не только уместно, но и необходимо договориться о неприменении ядерного оружия первыми и о неиспользовании силы вообще. В равной степени мы за осуществление других мер, которые должны быть направлены на укрепление доверия, а не преследовать какие— то иные цели».

Этот пассаж, как потом говорил мне Александров, был вставлен без всякого заднего умысла или расчета — скорее, чтобы просто отметиться по поводу окончания первого раунда стокгольмских переговоров. Да и я не придал ему никакого значения. Но имел он самые серьезные последствия, которые и привели в конечном счете к договоренностям в Стокгольме.

* * *

Мои блуждания по московским кабинетам прервал неожиданный и требовательный вызов к министру. В его секретариате мне показали лист бумаги с кратким изложением интервью главы шведской делегации Курта Лидгардта газете «Свенска Дагбладет». В нем говорилось, что на следующей сессии конференции может быть принято решение о создании двух рабочих групп, одна из которых сосредоточит внимание на достижении конкретных мер доверия, а другая — займется остальными вопросами, включая политические заявления. Наискось листа синим карандашом была начертана резолюция:

«т. Гриневскому, прошу ознакомиться и переговорить. А.Г.»

Странно. Обычно Громыко такими мелочами не интересовался. Тем не менее, войдя к нему в кабинет, я решил начать разговор не с этого вопроса, а доложить уже знакомую читателям общую картину дел на конференции.

Рассказав, как твердо мы боремся за продвижение политических мер, я вынужден был признать, что неприменение первыми ядерного оружия не пройдет: все страны НАТО дружно против, так как это подорвет их основную военно— политическую концепцию — сдерживание. Некоторым нейтралам это предложение, может быть, и нравится, но ссориться с натовцами они не будут. Что касается безъядерных зон, освобождения Европы от химического оружия и неувеличения военных бюджетов, то эти меры не пользуются поддержкой ни со стороны НАТО, ни нейтралов. Они рассматривают их как составную часть более широких проблем, обсуждающихся на других форумах по разоружению.

— Я без вас знаю, — вдруг рассердился министр, — что американцы никогда не примут эти предложения. Но ведь вы же дипломат, Гриневский, и должны понимать, что мы ведем беспроигрышную игру. Развертывая свои Першинги в Европе и в то же время отклоняя наши предложения, американцы лишний раз демонстрируют агрессивность своих замыслов, усиливают волну антивоенного движения в Европе. А если даже случится так, что они вдруг примут их, то все равно попадут впросак. Пусть потом доказывают, почему размещают оружие первого удара, если согласны не применять первыми ядерного оружия.

Я не стал спорить с министром, а только заметил, что те же цели можно с большим эффектом достичь, сконцентрировав внимание на неприменении силы.

— Он более перспективен с точки зрения достижения договоренности, — убеждал я. — Франция, Италия, ФРГ определенно проявляют к нему интерес. Американцы колеблются. Их официальная позиция исключает даже обсуждение этого вопроса. Но они понимают, что на ней им долго не продержаться. Поэтому они склоняются к идее «сплава» неприменения силы и военных мер доверия, о котором Вы говорили перед отлетом из Стокгольма. Американский посол Гудби сказал мне в доверительном порядке, что непременно поговорит об этом с госсекретарем Шульцем. Гудби полагает, что он вернется в Стокгольм с разрешением вести переговоры о неприменении силы, если мы, в свою очередь, будем готовы обсуждать военно— технические меры доверия.

Сказав все это, я стал просить у министра разрешения несколько подправить советскую позицию:

Во— первых. В начале следующей сессии внести документ с предложениями Советского Союза, а делегации разрешить параллельно с обсуждением масштабных политических мер доверия приступить также к рассмотрению военно— технических мер, предусмотренных директивами.