Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко Страница 41

Понятно: тема на сегодня исчерпана, будем говорить о звездах. Но тебе и о звездах говорить расхотелось, ты ушел в воспоминания о лучшем друге – собаке породы боксер. Ты рассказывал смешные истории про своего питомца. Вид у него был впечатляющий – верхний клык наружу торчал. Твой отчим, стоматолог-протезист, для красоты боксеру надел на этот зуб золотую коронку. Собака была понятливая и, чтобы привлечь к себе внимание, лениво поворачивала морду и демонстрировала всем золотом сверкающий клык. Боксера обучили ходить по утрам за прессой. Киоскер знала, какие газеты читали в твоей семье, и, увидев четвероногого посыльного, вручала ему прессу без очереди. Тот чинно с газетами в зубах шествовал обратно и вручал тебе чтиво, за что получал в награду косточку.

Домой мы вернулись в хорошем настроении. Мама подозвала тебя к себе, взяла твою руку и прижала к своей щеке. Такая короткая молчаливая сцена на моей памяти повторялась нечасто, только когда Мария Константиновна чувствовала, что на душе у тебя неспокойно. О-Папа обиженным не выглядел, даже устроил чаепитие, но и тебя вопросами больше не мучил. Мир воцарился в доме.

Цену обещания политиков о мирном отступлении мы ощутили уже на следующий день. Бухарест три дня и три ночи подвергался чудовищному обстрелу, вновь погибло много невинных людей, пострадал город, его дома, сады и парки. День государственного переворота был объявлен «Днем освобождения Румынии Советской армией от фашистского гнета». Даже сейчас одни румынские историки называют 23 августа 1944 года «днем национального предательства», а другие – «спасительным историческим актом короля и исторических партий».

Прошла неделя после объявленного по радио переворота, прекратились бомбардировки. Солдаты и добровольцы занимались расчисткой завалов. Оживленнее стали улицы, доброжелательнее лица прохожих. Началась почти мирная жизнь. Мы ждали приезда моей мамы с братьями из Либлинга. Я очень соскучилась. Но они приедут завтра, а сегодня ты свободен, и мы идем в Атенеум – Дом искусства на Калея Виктория. Ты давно обещал сводить меня туда. Здание Атенеума впечатляло; по твоим рассказам, его возводили по проекту французского архитектора на фундаменте старого цирка, поэтому оно имело округлую форму. В здании концертные площадки, библиотека, выставки. Мы посмотрели выставочные экспозиции, побродили по картинной галерее. Настроение было благостное, только ноги гудели от усталости. Решили передохнуть в сквере перед Атенеумом, а тут по местному радио объявление, что город встречает освободителей, дальше назывался маршрут продвижения советских войск по Бухаресту, центром была названа площадь Пьяца Виктория. Минуту назад я мечтала об одном: добрести до скамейки, но, услышав новость, уговорила тебя пойти на площадь. Да тебя и просить не надо было.

На Пьяца Виктория уже собралось много народа. Наших советских освободителей румыны приветствовали от чистого сердца, с открытой душой. Чествовали освободителей, которые уничтожили главное зло – Гитлера. Все были счастливы. Уже при мне, через год на Пьяца Виктория был воздвигнут памятник советскому солдату «как дань уважения и признательности советским воинам за героизм, проявленный в борьбе против фашистов». Площадь переименовали в площадь Победы, впрочем, можно считать, что просто перевели название на русский.

Настороженность и раздражение стали вызывать другие события. Картинка одесской оккупации повторялась с точностью до наоборот. В Одессе в дни оккупации нескольким центральным улицам румыны в первые же дни своего воцарения присвоили названия в честь своих вождей и своих знаменательных дат: Адольфа Гитлера, Короля Михая I, Маршала Антонеску, Дуче Муссолини, 16 октября. Остальным улицам просто вернули дореволюционные названия. Заменили старые таблички на новые: на румынском и русском языках. Потом началась дележка земель. Пытались объявить опрос населения – эдакое демократичное присоединение одесской территории к Румынии. Не успели. И вот в Бухаресте наши советские войска. Первым делом Румынии возвращается Трансильвания, но отбирается Бессарабия, появляются русские названия улиц и площадей, переименовываются и румынские города. Дальше хуже: страна-освободитель, которой я гордилась, постепенно завоевывая позиции на чужой территории, превращалась в страну-оккупанта. Вернее, освободители по-прежнему оставались освободителями, оккупантом становилась власть. Поэтому неправда, что русских в Румынии преследовали, что румыны ненавидели русских. Я ни разу не почувствовала этого, я не боялась говорить по-русски и на сцену выходила с русскими песнями до последнего дня. А вот недоверие, страх, жизнь с оглядкой стали возвращаться.

Но в тот день, который мне запомнился как триумф моей страны, на площади не было советских и румынских граждан. Был праздник, настроение у всех было приподнятое. Устали от войны все: и солдаты, и мирные жители, и молодые, и старые. Военных обнимали, целовали, благодарили, поили домашним вином, дарили им цветы. Из динамиков звучала музыка. В город вошли советские освободители, появилась надежда, что грядут перемены в стране, которые положат конец бойне. А вот тебя я не могла понять. Мне бы достучаться до твоей души мятущейся, понять твои сомнения. Ты говорил, что с приходом в Румынию советских войск забрезжил свет, надежда появилась. Отчего же грусть эта в глазах? Предчувствия дурные? Я обратила внимание на старика-румына, который что-то пытался объяснить нашему лейтенанту, тот не понимал, только улыбался. Я решила перевести, подошла к ним:

– Земляк наш дорогой, старика зовут Стефан, он хочет объяснить вам, что лишился семьи, жилья, живет в подвале. Все потерял. Он много увидел и понял. Зачем эта война? Ведь не хотят румыны умирать, и немцы не хотят умирать, и русские не хотят. Зачем голод, холод, расстрелы? Все разрушено. Свои взрывают свои города, свои разорвали его душу. Зачем его хотел убить свой румын в парке? Потом его хотел убить советский летчик. А он ничего не сделал плохого никому. Он пришел поклониться сегодня вам в пояс. Вы принесли солнце и вернули свет румынам. Пусть Антонеску, Гитлер и Сталин выходят и убивают друг друга.

Я переводила то, что говорил Стефан. Видела искренние, все понимающие лица, глаза старика, полные слез. Лейтенант обнял старика:

– Мы тоже не хотим войны. И я потерял друзей, отца, невесту. И мне больно.

Ты стоял молча, но я знала, что творится в твоей душе. Сегодня часто думаю, что, попав в лагерь, наверное, ты не раз вспоминал тот день. День, который принес нам надежду и потом отнял ее. То был последний день лета – 31 августа 1944 года.

Ты привез в Бухарест мою маму с Толиком и Жоржем. Недолго, но мы жили все вместе на Бибеску у твоих родных. Тебе не удалось оформить разрешение на жительство в Румынии моим маме и братьям. С приходом советских войск и переменой власти это стало невозможно. Если бы мама еще хоть на день задержалась бы в Бухаресте, то попала бы в «невозвращенцы». Каждый день по радио по несколько раз передавали призывы об отъезде беженцев домой. Мама и сама рвалась в Одессу, ведь о папе мы по-прежнему ничего не знали. Ты собрал два огромных чемодана вещей и продуктов, чтобы хватило моим родным на первых порах после возвращения, когда вернутся. Жорику ты подарил одну из своих гитар. Да, ведь ты научил Жорика играть на гитаре. А он уже самостоятельно разучил почти весь твой репертуар. И в наши прощальные посиделки Жорик пел под собственный аккомпанемент и заслужил твоей похвалы.