Непохожие поэты. Трагедия и судьбы большевистской эпохи. Анатолий Мариенгоф, Борис Корнилов, Владимир Луговской - Захар Прилепин Страница 41

Смелякова заметут за решётку на долгие годы.

А по другим загривкам отвесят так, что загривки вдрызг.

Всё припомнит — растрату крови, силы, молодости густой, переплёты кабацкой кровли и станков заржавелый простой. Покачнёмся и скажем: — Что ж это и к чему же такое всё, неужели исхожено, прожито понапрасну, ни то ни сё? Ни ответа, ни тёплой варежки, чтобы руку пожала нам, отвернутся от нас товарищи и посмотрят по сторонам.

Так и было, посему:

Не кичась непревзойдённой силой, я шагаю в тягостную тьму — попрощаться с яблоней, как с милой молодому сердцу моему.

Стихотворение «Смерть», год 1931-й:

Может быть, а может быть — не может, может, я живу последний день, весь недолгий век мой — выжат, прожит, впереди тоска и дребедень. ………………………………… Но нелепо повторять дословно старый аналогии приём, мы в конце, тяжёлые как брёвна, над своею гибелью встаём.

И ещё такая зарисовка («Ты как рыба выплываешь с этого…»):

И когда меня, играя шпорами, поведёт поручик на расстрел, — я припомню детство, одиночество, погляжу на ободок луны и забуду вовсе имя, отчество той белёсой, как луна, жены.

Стихотворение, между прочим, автобиографическое — посвящено оно жене, с которой расставался; а то, что поручик в финале появляется — так кого ж Корнилов мог вписать в 1931 году? Не оперуполномоченного же. Поручики, между тем, все давно перевелись ко времени написания стихов.

В 1932 году снова пророчествует («Продолжение жизни»):

Мы в мягкую землю ушли головой, нас тьма окружает глухая, мы тонкой во тьме прорастаем травой, качаясь и благоухая.

И ещё, в том же году («Дифирамб):

Ты низвергнут в подвалы ада, в тьму и пакостную мокреть, и тебе, нечестивцу, надо в печке долгие дни гореть.

В 1933-м («Охота»):

Пронесу отрицание тлена по дороге, что мне дорога, и уходит почти по колено в золотистую глину нога.

Это что ж такое: несёт отрицание тлена — а сам уходит под землю одновременно, в золотистую глину?

А вот ещё точнее и ужаснее:

Луна удаляется белым, большим биллиардным шаром — и скоро за скрюченным телом телегу везёт першерон. Дрожит он атласною кожей, сырою ноздрёю трубя, пока покрывают рогожей на грязной телеге тебя. ………………………… И я задыхаюсь, доколе мне сумрак могильный зловещ. Опишут тебя в протоколе, как больше не нужную вещь. Покуда тебя до мертвецкой трясут по рябой мостовой — уходит походкою веской убийца растрёпанный твой.

Или как вам это признание:

А я пойду погуляю — меня окружает усталость хандрой и табачным дымом, а трубка моя пуста, мне в этой жизни мало чего написать осталось, написано строк четыреста, ещё не хватает ста.

Тут, как ни удивительно, даже математически почти всё сходится. Корнилов писал стихи с 1925 года. Если отмерять по сорок пять строк в год, то к 1933-му, когда были сочинены эти стихи, как раз получается четыреста с небольшим строк. Писать ему оставалось до 1936-го — три года. То есть ещё как раз те самые сто строк, и небольшой запас в одно лирическое стихотворение: может, дадут досочинять, пока поволокут на убой. Идём дальше, год 1934-й:

Я скоро погибну в развале ночей. И рухну, темнея от злости, и белый, слюнявый, объест меня червь, — оставит лишь череп да кости. Я под ноги милой моей попаду омытою костью нагою, — она не узнает меня на ходу и череп отбросит ногою.

Тяжесть его неизбывна:

Гуси-лебеди пролетели, чуть касаясь крылом воды, плакать девушки захотели от неясной ещё беды.

Да ты свою беду уже описал сорок раз, Боря.

В следующем же стихотворении, вот она, описана с натуры, твоя беда:

Приснился сон хозяину: идут за ним, грозя, и убежать нельзя ему, и спрятаться нельзя.

В 1935 году очередная картина:

Петля готова. Сук дубовый тоже, наверно, тело выдержит — хорош. И вешают. И по лиловой коже ещё бежит весёлой зыбью дрожь.

И вот такая:

Я гляжу, задыхаясь, в могильную пропасть, буду вечно, как ты, чтоб догнать не могла ни меня, ни товарищей подлость и робость, ни тоска и ни пуля из-за угла.

И, за шаг до собственной гибели, стынущей рукой, неживыми словами, Корнилов описывает Пушкина, как себя, как себя самого:

И сердце полыхает жаром, Ты ясно чувствуешь: беда! И скачешь на коне поджаром, Не разбирая где, куда. И конь храпит, с ветрами споря, Темно, И думы тяжелы, Не ускакать тебе от горя, От одиночества и мглы. ………………………… Но вот шампанское допито… Какая страшная зима, Бьёт бубенец, Гремят копыта… И одиночество… И тьма.

Копыта гремят — это воронок громыхает на ближайшем повороте к дому.

ЖИТИЕ МОЛОДОЕ

Не надо так много смерти, дайте немного жизни, воздуха, природы.