Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции - Лин фон Паль Страница 41

Молодой человек объявился невзначай у польского магната пана Вишневецкого и тайну своего происхождения открыл, только когда тяжело заболел и решил, что умирает. Вишневецкий, как человек практического ума, тут же решил «царевича» использовать и рассказал о нем Юрию Мнишку, тоже магнату. У того сыскался холоп, бывший в услужении у Нагих и видевший царевича в детстве, он и показал, что по всем приметам (бородавка на лице и разная длина рук) это точно царевич. Мнишек взял юношу в свой дом, а там познакомил его со своей дочерью Мариной. И молодой человек влюбился. На этой любви и была построена вся дальнейшая авантюра. Царевичу предложили в обмен на руку и сердце Марины отвоевать родительский трон. Мнишку удалось убедить в целесообразности этих действий польского короля Сигизмунда.

В царстве Годунова уже было неспокойно. По южным землям начинали собираться всегда готовые к смуте казаки. Там и появился молодой претендент на престол с небольшим, но хорошо подготовленным войском. Казаки, услышав, что он – законный и чудом спасшийся от узурпатора Бориса царь, тут же к нему присоединились.

В царстве Годунова уже было неспокойно. По южным землям начинали собираться всегда готовые к смуте казаки. Там и появился молодой претендент на престол с небольшим, но хорошо подготовленным войском. Казаки, услышав, что он – законный и чудом спасшийся от узурпатора Бориса царь, тут же к нему присоединились. И войско Дмитрия вместе с казачьей вольницей двинулось на Путивль. Город сдался своему «государю».

Борис был в панике. Он быстро сообразил, что «спасшийся царевич» – плод работы его недоброжелателей, но не мог ничего им противопоставить. Грамоты с описаниями наружности Отрепьева сделали только хуже – вместо того чтобы ловить беглого монаха, народ поверил в спасение настоящего Дмитрия. Послал Борис и обличителей в Польшу, но тоже вышло хуже, чем если бы не посылал: после всех заверений, что царевич умер ребенком, в обличительном письме сообщалось, что «хотя бы тот вор и подлинно был князь Димитрий Углицкий, из мертвых воскресший, то он не от законной, от седьмой жены». Это дополнение сводило все отрицания к нулю. «Дмитрий» тоже прислал свое обличение в столицу, советуя царю: «Надобно было тебе, Борис, удовольствоваться тем, что Господь Бог дал, но ты, в противность воли Божией, будучи нашим подданным, украл у нас государство с дьявольскою помощию». Обвинив Бориса в своем «убийстве», он объяснял тайну чудесного спасения добротой доктора и подменой другим ребенком.

В Москве начались волнения. Дабы успокоить народ, патриарх велел вести в церквях молебны за упокой души убиенного царевича. В Успенском патриаршем соборе ему стали петь вечную память, и это дало результат, но совсем не тот, на который надеялись: теперь в царевича верили истово и молились за его счастливое спасение. Дмитрий воевал на юге, и, хотя поляки, ожидавшие беспрепятственного продвижения, утомились войной и стали разбегаться, им на смену пришли отечественные казаки, которые поклялись добыть трон своему царю. А Борис так отчаялся, что даже послал убийц, чтобы извести «воскресшего» Дмитрия ядом, но заговор пресекли, а Дмитрий стал слать в Москву новые и новые письма. Их читали все. Очевидно, не выдержав свалившейся на него беды, 13 (23) апреля 1605 года Годунов умер.

Подданных привели к присяге сыну Бориса, Федору, и в присягу внесли специальный пункт – не служить вору, поименовавшему себя Дмитрием Углицким. Но когда митрополит пришел принимать присягу у войска, войско отказалось повиноваться. А под Кромами «контингент» под командованием Петра Басманова присягнул Дмитрию и соединился в районе Орла с войском самозванца. На Москву это объединенное войско повел князь Василий Голицын. В Москве же, переполненной грамотками от Дмитрия, царил хаос. Бунтующие толпы потребовали открыть правду, для этого изловили Василия Шуйского, возглавлявшего некогда угличскую комиссию, втащили его на Лобное место и велели дать ответ – убит царевич или спасся. Перепуганный Шуйский ответил, что спасся. Разъяренная толпа тут же пошла убивать вдову Бориса и его сына, несостоявшегося царя Федора, а дочь Ксению постригли и заточили в монастырь.

20 июня 1605 года первый «царевич Димитрий», поддержанный армией и вливавшимся в нее народом, вошел в Москву. Привезенная из монастыря Мария Нагая принародно признала в нем своего сына. Других доказательств уже не требовалось. 30 июля Дмитрий был торжественно венчан на царство. Простой народ был счастлив обрести не назначенца, каким был Годунов, а настоящего, природного царя.

20 июня 1605 года первый «царевич Димитрий», поддержанный армией и вливавшимся в нее народом, вошел в Москву. Привезенная из монастыря Мария Нагая принародно признала в нем своего сына. Других доказательств уже не требовалось. 30 июля Дмитрий был торжественно венчан на царство.

Но многие, кто был приближен к Дмитрию и служил ему, понимали, конечно, что он – не чудом спасшийся царевич. «На престоле московских государей, – пишет Ключевский, – он был небывалым явлением. Молодой человек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, неловкий, с грустно-задумчивым выражением лица, он в своей наружности вовсе не отражал своей духовной природы: богато одаренный, с бойким умом, легко разрешавшим в Боярской думе самые трудные вопросы, с живым, даже пылким темпераментом, в опасные минуты доводившим его храбрость до удальства, податливый на увлечения, он был мастер говорить, обнаруживал и довольно разнообразные знания. Он совершенно изменил чопорный порядок жизни старых московских государей и их тяжелое, угнетательное отношение к людям, нарушал заветные обычаи священной московской старины, не спал после обеда, не ходил в баню, со всеми обращался просто, обходительно, не по-царски. Он тотчас показал себя деятельным управителем, чуждался жестокости, сам вникал во все, каждый день бывал в Боярской думе, сам обучал ратных людей. Своим образом действий он приобрел широкую и сильную привязанность в народе, хотя в Москве кое-кто подозревал и открыто обличал его в самозванстве. Лучший и преданнейший его слуга П. Ф. Басманов под рукой признавался иностранцам, что царь – не сын Ивана Грозного, но его признают царем потому, что присягали ему, и потому еще, что лучшего царя теперь и не найти. Но сам Лжедимитрий смотрел на себя совсем иначе: он держался как законный, природный царь, вполне уверенный в своем царственном происхождении; никто из близко знавших его людей не подметил на его лице ни малейшей морщины сомнения в этом. Он был убежден, что и вся земля смотрит на него точно так же».

Новый царь сразу же разрешил свободный въезд и выезд из государства, облегчил экономическое положение крестьян, стал бороться с казнокрадством и мздоимством, помиловал всех, кто был схвачен за организацию против него заговоров, в том числе и Василия Шуйского, которого даже приблизил к себе. Он стал писать себя не «великим князем» или царем, а императором, что не понравилось русским и еще больше не понравилось за границей. Прежние договоренности о передаче Польше ряда западных русских земель он тоже отменил.

И все же многое из того, что он делал и как себя вел, не нравилось московитам. И бояре использовали это недовольство для создания нового заговора, во главе которого, как и раньше, встал помилованный Дмитрием Шуйский. Из Москвы снова стали расходиться грамотки, что Дмитрий – не настоящий царь. Далеко на юге тут же взбунтовался Илейка Муромец, провозгласивший себя несуществующим сыном царя Федора Ивановича, «царевичем Петром», в самой Москве был открыт заговор Андрея Шерефетдинова, за которым стоял все тот же Шуйский. Дмитрий, боясь подосланных убийц, окружил себя гвардией из иностранцев. Насколько Дмитрий оказался неприемлем для московского боярства, говорит тот факт, что бояре отрядили к польскому королю гетмана Жолкевского и слезно умоляли в своем письме забрать поскорее их царя Дмитрия и посадить на московский трон королевича Владислава!