Цепь Грифона - Сергей Максимов Страница 42

В седле боль от раны почти не чувствовалась. Но при ходьбе он заметно прихрамывал. А в целом радовался, что за два месяца боёв отделался столь легко. Боевая, военная усталость усугублялась постоянным чувством голода. Если в первые дни наступления всего было вдоволь, то теперь можно было на себе прочувствовать то, что чувствовали войска Наполеона, отступая из Москвы по разорённой смоленской дороге. И ужасающая жара была ничуть не милосердней мороза.

Невыносимый трупный запах повсюду сопровождал армию. Люди с чёрными от загара и пыли лицами часто резко бледнели и падали под копыта коней от тепловых и солнечных ударов, вызванных неотступным чувством голода и висящим в воздухе смрадом.

Многочисленные банды украинских батек, сховавшиеся при красном наступлении, теперь не только снова вылезли наружу из всех щелей, но и стали нападать на обозы. Больше нападали из-за злобы, нежели из-за военной целесообразности. Несколько зарвавшихся банд были походя, без особых усилий окружены и безжалостно вырублены до последнего бандита. Участились случаи дезертирства. Иногда они были массовыми. Бойцы-украинцы, только что бывшие освободителями родной земли, не хотели от этой земли никуда уходить. И без того слабая советская власть на Украине повсеместно зашаталась.

Население, готовое делиться последним при наступлении, теперь прятало припасы. Бывало так, что эскадрон, выйдя на чудом сохранившийся участок ржаного поля, спешивался и бросался на него, как саранча. Шелушили в ладонях колосья и горстями отправляли зерно в рот. Набивали хлебом карманы. Кто-то пытался косить рожь шашкой. Куда там! При всей схожести коса есть коса, серп есть серп, а сабля всегда сабля. Больше вытаптывали, чем скашивали. Следом за бойцами тянулись не получавшие фураж голодные кони… Жадно ели. И никто и думать не хотел, что этот хлеб был посеян из последних запасов, из почти последних сил украинского крестьянина.

– По коням! – орал охрипшей глоткой Гриценко. – По коням, ироды, мать вашу!..

– Тебе хорошо, комполка! Твой ординарец твоим именем на хуторе куру реквизировал. А нам шо жрать прикажешь? – слышалось в ответ.

– Потерпите, хлопцы! Вот выйдем к основным силам, там отъедитесь.

– Четвёртый год воюю, а что-то никак не отъемся, – забираясь в седло, огрызался лихой рубака.

Командование фронта за всё время наступления не присылало ни подкреплений, ни продовольствия. «Зачем? У противника что нужно отнимут! А теперь зачем высылать? Скоро сами придут. Тогда и переформируем и накормим», – примерно вот так и рассуждал штаб фронта и его военный совет.

От санитарных обозов шёл тяжёлый дух немытых тел и гноящихся ран. Смертность раненых была ужасающей. Не хватало медикаментов. Совсем не было бинтов. Лошадей и повозок тоже на всех не хватало. «Ноги целы – иди. Коня убили? Кто тебе виноват?» Легкораненые изо всех сил старались остаться в строю. Что являлось отнюдь не проявлением служебного рвения. Люди боялись отстать. Боялись пропасть поодиночке. Время от времени от проезжающих санитарных повозок повторяющийся возглас, а то и вопль:

– Только не бросайте, братцы!

Хмурые, озлобленные «братцы» молчали и отводили глаза. Входили в городок или в местечко. Никаких сил и никакой власти не хватало, чтобы остановить грабежи. Следом за грабежами то там, то здесь вспыхивали погромы. И поди, попробуй, проведи границу между грабежом и погромом! С грабежа начинали. При малейшем сопротивлении следовал погром. На грозные окрики и предупреждения политотдела Первой конной командиры дивизий письменно и устно стандартно отвечали: «А вы сами попробуйте сдержать грабежи, когда люди неделями голодные».

Общие горести и беды сближают. И ничего нельзя было с этим поделать. Воспринимать того же Гриценко как врага Суровцев не мог. Но счастливого совпадения интересов уже не получалось. Больше в Красной армии ему нечего было делать. По выходу к главным силам и после переформирования предстояли бои с Врангелем. Воевать против белых Сергей Георгиевич не собирался. «В конце концов, разведывательная специализация всегда была делом подлым», – пытался он восстановить душевное состояние столь слабым утешением. Но было и хорошее… Таинственный стрелок, дважды стрелявший ему в спину, больше не стрелял. Возможно, он заметил постоянную опеку ординарца Гриценко Сеньки. А может быть, был убит или ранен в одном из многочисленных боёв.

– Нема злыдня, – докладывал Сенька, – уси очи пробачил. Може, вбили сучьего сына…

– Всё может быть, – соглашался с ним Гриценко. – Но ты, товарищ Суровцев, ухо востро держи. Спокойной жизни у тебя всё равно не ожидается. Сейчас пообедаем да в особый отдел армии поскачем. Дивизионного особиста я послал куда подальше, да не он приказы отдаёт. В штаб армии ехать надо.

Приказ РВС фронта об увольнении бывших офицеров белых армий Суровцев воспринял спокойно. Точно ждал этого. Хотя, конечно, не предполагал, что это было всего лишь следствием внутрипартийной борьбы в рядах большевиков. Русское офицерство в очередной раз за последние годы становилось разменной картой в политических играх. Член РВС Сталин цинично и расчётливо выбивал военную основу из-под ног Троцкого, который последний год всячески приближал бывших офицеров. В действующей армии начали от офицеров избавляться. Суровцева это больше чем устраивало. Можно было продолжить свой прерванный путь в стан белых войск. Возмущался, как ни странно, Гриценко:

– Молодцы! Когда поляков били – все годились! А теперь по шапке… Придётся с особым отделом гутарить.

– Так тож бывших беляков цепляють! А чего им от начштаба нашего треба? – интересовался любознательный Сенька.

– А того треба, что начштаба у нас бывшего Генерального штаба бывший офицер. А с такими у особого отдела особый разговор, – невесело скаламбурил Гриценко.

– Товарищ Гриценко, – протянул Сенька комбригу пучок обожжённых на костре ржаных колосьев. – Кушайте, будьте ласковы! И вам, товарищ начштаба, свой снопик. – Отдал он точно такие же почерневшие колоски Суровцеву. – А к вечеру я кашу сварганю.

– Чего смотришь? Ешь, – глядя на недоумевающего Суровцева, бросил Гриценко.

– Как есть? – искренне поинтересовался Сергей Георгиевич. Он действительно не понимал, как можно есть эти чёрные, обожжённые, сухие колоски.

Гриценко и Сенька весело и дружно рассмеялись.

– Как кони едят, так и ты ешь, – всегда готовый шутить, шутил Гриценко. – Смотри. Запоминай…

Он оторвал несколько колосков и, зажав их между ладоней, стал перетирать. Раскрыл почерневшие пальцы. Набрав в лёгкие воздух, осторожно и ровно подул на руки. Перетёртая, обугленная, чёрная шелуха полетела в разные стороны. На почерневших ладонях оказались аппетитно желтеющие зёрна ржи. Он ещё потёр. Опять дул на зернышки, теперь пересыпая их из ладони в ладонь. Дунул в последний раз, улыбнулся Суровцеву и отправил рожь в рот.

– Всё-то вас учи, – пережёвывая этот первобытный хлеб, говорил он. – Ты что, правда, никогда жареные колоски не ел?

– Не приходилось, – честно признался Сергей Георгиевич.