Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе - Дэвид Хоффман Страница 42

Для Гилшера, в чьих семейных легендах хранились рассказы о дивных русских летних вечерах, эти минуты были полны горькой радости. Вся его служебная деятельность была направлена на борьбу с советской властью — с тех пор как он начал слушать записи из берлинского туннеля и допрашивать перебежчиков и агентов. У него было преимущество — знание языка. А теперь, став куратором Толкачева, он отвечал за операцию, позволившую внедриться так глубоко в Советский Союз, как никогда прежде.

Пришло время прощаться, и Гилшер понимал, что может больше никогда не увидеть Толкачева. Они встретились впервые полтора года назад, холодным вечером на углу московской улицы. И теперь, когда у них оставались считанные минуты, оба они, сдержанные и мужественные люди, не могли найти нужных слов {186}.

Толкачев спросил, вернется ли Гилшер в Москву. Тот ответил, что все хорошее когда-нибудь кончается. Маловероятно, что он когда-либо вернется сюда. Толкачев сказал, что читает книги диссидентов, которые принес ему в подарок Гилшер, — читает медленно, когда есть возможность. Они пожали друг другу руки и в последний раз попрощались. Толкачев, казалось, нервничал и хотел поскорее закончить встречу. На следующий день Гилшер сообщил в штаб-квартиру, что “главная причина, похоже, заключалась в его желании вернуться домой в разумное время”.

Была уже почти полночь.

Разведывательный “улов” со встречи с Толкачевым был колоссален. На пленке оказалось около 6400 страниц секретных документов. Хэтэуэй отправил директору ЦРУ Тернеру обобщение последних данных с пометкой “СЕКРЕТНО/КОНФИДЕНЦИАЛЬНО”. Там говорилось:

Встреча со “Сферой” состоялась 17 июня 1980 года, в это время он предоставил 179 кассет 35-миллиметровой пленки с засекреченной информацией о советских бортовых радарах и системах управления оружием. В частности, материал включает:

— первую документацию с параметрами рабочего проекта новой советской АВАКС [11](именно “Сфера” первым предупредил нас о существовании этой системы и позволил нам установить ее местоположение посредством воздушно-космической фотосъемки);

— обширную документацию по новой модификации МиГ-25, первого советского самолета, который будет оборудован системой обнаружения и поражения в нижней полусфере; этот самолет в совокупности с АВАКС позволит расширить периметр советской противовоздушной обороны против самолетов НАТО и крылатых ракет воздушного базирования;

— документацию по нескольким новым моделям авиационных ракетных комплексов и технические характеристики других советских истребителей и истребителей-бомбардировщиков, вводимых в эксплуатацию с нынешнего момента до 1990 года.

В записке Хэтэуэя также говорилось: “Этот документальный материал удваивает общий объем того, что “Сфера” предоставил за все 18 месяцев нашего сотрудничества” {187}.

Вместе с документами Толкачев передал Гилшеру невеселую оперативную записку. Он сообщал, что список секретных документов на его читательском требовании к этому моменту в несколько раз длиннее, чем у других работников. “До тех пор пока у КГБ нет подозрений насчет утечки информации о советских РЛС для самолетов-перехватчиков, моя работа в НИИР и мой “читательский бланк заказа” могут, вероятно, никого не интересовать. Но если будет получен подозрительный сигнал из Америки, — писал он, — мой бланк будет первым, которым займется КГБ”. Он продолжал: “Я предполагаю, что прежде чем спрашивать меня, почему мне понадобился такой объем документов, КГБ обыщет мою квартиру. И то, что я могу скрыть дома от членов моей семьи, я никогда не смогу скрыть от КГБ”. Толкачев имел в виду тайник для шпионского оборудования, который обустроил в своей квартире.

И далее он со всей определенностью потребовал эвакуации. “Сегодня я обращаюсь к вам с конкретной просьбой о том, чтобы моя семья и я были вывезены из СССР. Так обстоят дела”. Страхи Гилшера сбылись: с тех пор как ЦРУ предложило эвакуацию, Толкачев все больше полагался именно на такой исход. Однако он ничего не сказал о том, обсудил ли этот важнейший шаг с семьей, так что, возможно, еще оставалось время.

Толкачев писал, что “нависшая над ним угроза растет” и что с его подписями на читательском требовании его “будущее можно считать решенным”. Он хотел, чтобы планирование эвакуации началось “как можно скорее”. Он писал: “Я прекрасно понимаю, что для вас эвакуация моей семьи и меня равнозначна смерти агента, который передавал высококачественную информацию. К сожалению, эта утрата неизбежна. Это лишь вопрос времени. Таким образом, ваш искренний ответ о том, предпримете ли вы попытку нашей эвакуации или предоставите все на волю судьбы, очень важен для меня”.

Оперативная записка Толкачева была окрашена в грустные тона. Можно было понять, что он считает — конец уже близко. По поводу следующей встречи, запланированной на осень, он приписал: “Если она состоится и я все еще буду функционировать”, а также “если меня не раскроют к тому времени” {188}.

Вместе с оперативной запиской Толкачев приложил письмо, озаглавленное “Руководству Центра”, — это была его просьба о таблетке для суицида.

Он указывал, что их “отношения развивались не просто и не быстро”, напоминал о долгих задержках перед встречей с ЦРУ, о разногласиях по поводу оплаты и о том, что “почти все полтора года” он добивался таблетки от ЦРУ, “но всегда получал отказ”.

Толкачев также писал, что с тех пор, как он начал заниматься шпионажем, прошло несколько лет. “В течение этого времени, несмотря на то что у меня было много поводов приходить в уныние, я ни разу не отклонялся от намеченного плана. Я напоминаю вам обо всем этом, чтобы вы поняли, что у меня достаточно крепкие нервы. У меня достаточно терпения и самоконтроля, чтобы отложить использование средств самоубийства до последнего момента. Я настаиваю на том, чтобы средства самоубийства были переданы мне в ближайшем будущем, потому что ситуацию с моей безопасностью следует считать угрожающей” {189}.