Братья Старостины - Георгий Морозов Страница 42

Через час все сидели в кабинете Зыкова. Несмотря на упорные возражения представителя проектной организации, Благин убедительно доказал, что работы выполнены точно по чертежам, а ошибка в проекте. Предусмотренный укрепляющий стены бандаж очень слаб — и здесь же выдал эскиз, каким он должен быть.

Через два года, встретив на Новотульском металлургическом комбинате Михаила Ивановича Благина, я благодарно сжал его руку; он, конечно, меня сразу узнал и, улыбаясь, сказал: «Уж очень вы тогда переживали, сидели белый как мел».

Как ни в чем не бывало, Эйзенштадт говорил Зыкову: «Организуйте двухсменную работу, и в самый кратчайший срок Старостин выправляет то, что натворил». При этом он, криво ухмыляясь, кивнул в мою сторону.

Через две недели, с новым бандажом, свод был восстановлен и при повторном испытании барабана держался прочно. Вскоре из Москвы прибыл директор завода — Дзюба Даниил Андреевич, представительный энергичный украинец. Он быстро завоевал наше уважение своим демократическим и доброжелательным отношением.

Появился и главный инженер — туляк Петр Васильевич Червяков, работник слабый, но Дзюба его держал так, что он ему не мешал и беспрекословно исполнял его приказания. Петр Васильевич — безвредный, облысевший пенсионного возраста мужчина. Во рту у него одиноко торчал большой желтоватый зуб. За что и получил от нас прозвище — Клык. При разговоре он часто употреблял фразу: «памятуя о том, что…» Копируя его при подъеме, мы часто говорили: «Памятуя о том, что на развод опаздывать нельзя, надо вставать». Или: «Памятуя о том, что наступает ночь, надо ложиться спать» и т. д.

В «вагоне дальнего следования» произошли значительные перемены. Ушел на этап Гиршвельдт, освободился Леонов, внезапно умер «Кастусь Калиновский». А вскоре наш маленький лагерь был ликвидирован. Всех перевели в большой, тоже в Криволучье, откуда поступала к нам основная часть рабочей силы.

Вновь комендатура, надзирательский состав, бригады усиленного режима и неразлучная подруга — статья 59. Но теперь, в начале 1950 года, кошмары страшных военных лет возникали не часто. Досаждали крысы, как-то ночью во время сна я почувствовал, что кто-то у меня шевелится. В испуге я вскочил, из кальсон вывалились два больших крысенка.

По просьбе Дзюбы меня расконвоировали, я получил право бывать в любом месте в пределах установленных мне границ и возвращаться в лагерь не позднее указанного срока. Завод готовился к выпуску продукции. Клык возложил на меня обязанности начальника ОКСа (отдела капитального строительства). Пригодились знания, накопленные при помощи Леонова. Завод расширялся — возводилась известковая печь, строилась установка для грануляции шлака, жилые дома для рабочих и служащих завода и другие объекты.

Прошел год, когда мне неожиданно объявили об этапе. Я стоял с рюкзаком за плечами на выходе из лагеря, когда появился Дзюба. Он с трудом добился отмены этапа, но расконвоирование было снято. Позднее я выяснил причину случившегося, это был рецидив на события, происшедшие у брата Николая с Василием Сталиным.

Опять ранние подъемы, длительные построения и разводы под конвоем. Быстрее стал утомляться, появился кашель, который пытался заглушить едким махорочным дымом. Подкрадывалась коварная болезнь — туберкулез. «Укатали сивку крутые горки..» Но срок приближался к концу. И вот наступил этот желанный день — 21 марта 1952 года. От звонка до звонка. 10 лет.

Возврат в Москву

Куда забросит судьба? В 20 городах проживать запрещено, в том числе и в Туле. Опять напомнила о себе «палочка-выручалочка». По ходатайству дирекции и профкома Новотульского металлургического завода перед управлением МВД по Тульской области мне была разрешена временная прописка сроком на один год с пролонгацией на последующие годы, если ходатайства будут подтверждаться. На металлургическом заводе я работал в должности заместителя начальника ремонтно-строительного цеха и одновременно был тренером футбольной команды завода. Для лишенного в правах и судившегося по 58-й статье это было неплохо.

Здесь и застала меня радостная весть о смерти Сталина. Вспомнилось заветное желание Шульмана. Не медля, пишу очередное заявление о пересмотре дела, на предыдущие ответа не было.

Летом 1954 года нахожусь перед комиссией, состоящей из представителей ЦК партии, Военной коллегии Верховного суда СССР, прокуратуры СССР. Среди них находится Терехов. Спросив о здоровье, уточнив, за что сидел, и пожелав успеха, сказали: «Завтра начнется рассмотрение существа вашего дела».

Вновь Лубянка. Комната, в которой дожидаюсь, к кому был направлен. Через стенку слышу голос: «Опять появились Старостины». Как бы за делом, появляются люди и бегло бросают на меня взгляды. В комнате на столе знакомые три тома обвинительного заключения. Опрос ведет подполковник (фамилию забыл), рядом

лейтенант и стенографистка. Полная метаморфоза, не опрос, а дружеская беседа. Иногда подполковник, переворачивая листы, сокрушенно мотал головой, произнося слова: «Мерзавцы, что делали…» Беседа длилась два полных дня. В заключение он обнадеживающе сказал: «Ждите извещения».

Я вернулся на завод, а вскоре держал в руках бумагу, где говорилось: за отсутствием состава преступления полностью реабилитировать. Спасибо Никите Сергеевичу Хрущеву.

Ночами неотвязно преследует один и тот же сон — я в лагере, окончился срок, а меня всё не отпускают. Просыпаясь, облегченно вздыхаю — хорошо, что это не явь.

В этих записках младший из братьев упомянул далеко не всё, что происходило в эти годы. Но в частных беседах потом он непременно выражал благодарность сестрам, Клавдии и Вере, за посылки, которые разрешили, пусть и не сразу. И говорил еще: «Я никогда не позволял уголовникам грабить в моем присутствии или издеваться над другими. Самое главное было — сохранить человеческое достоинство. Самое трудное, самое невозможное».

Не написал Петр Старостин и о том, как однажды, будучи уже расконвоированным, не удержался от соблазна тайно рвануть из Тулы в Москву, повидать своих, а если повезет, то сходить на футбол. На стадионе «Динамо» сел на западную трибуну, подальше от «севера» с центральными ложами. И вдруг услышал чей-то голос: «Петр! Ты?!» Это был спартаковский вратарь довоенных лет Анатолий Акимов, который, естественно, не знал, что его одноклубник попал на матч нелегально. Но приложенный к губам палец сразу все объяснил Акимову. А Старостин для надежности ушел за 15 минут до конца игры.

К воспоминаниям Петра Петровича добавим несколько слов и от его сына Андрея:

«Мать ездила в Нижний Тагил, а меня возили только под Тулу, в Криволучье. Провожал Петр Попов, муж Веры Петровны: довез нас до лагеря и уехал.

Был период — отец был законвоированным, и я видел, как ходит колонна заключенных: у каждого руки под мышками предыдущего. Но запомнилось другое свидание. За заслуги отца в работе комбината нам на две недели разрешили разбить палатку на территории лагеря. Меня выпускали купаться на речку Упу. Конечно, не сказать, что было совсем комфортно: вокруг крысы бегали, а отец старался провожать мать по территории. При нас случилась попытка побега. Однажды полуторка грузовая пробовала прорваться через ворота, застряла бортами, и охрана ее расстреляла. Трупы несли, кого-то раненого… Рассказывали про другой случай — заключенный пытался спрятаться в отвалах шлака на узкоколейке между двумя чашками, которые заливали горячим — и сварился. Еще один на третий день освобождения находился в проходной, навстречу жена шла через поле. Он начал бежать к ней, охранник не разобрался и дал по ногам очередь, хорошо, что не насмерть.