Повседневная жизнь Японии в эпоху Мэйдзи - Луи Фредерик Страница 42

Лафкадио Херн, шотландский писатель, принявший японское гражданство и имя семьи своей японской жены, Коидзуми Ягумо, и сумевший проникнуть в тайны души этого народа, писал в своей повести, озаглавленной «Кимико», о гейше и о ее жизни в одном из юри:

«Ночью улица представляет собой одно из самых странных зрелищ в мире: она узкая, словно коридор, в фасадах домов светятся бесчисленные квадраты тщательно занавешенных окон. В каждом из этих окон находится маленькая скользящая створка, затянутая бумагой, похожей на стекло. Все это напоминает каюты пассажиров первого класса. Дома довольно высоки, но в темноте, особенно если не светит луна, можно различить только первый этаж. Сверху все обнимает мрак. Свет исходит только от ламп, спрятанных за бумажными щитами, и от светильников, подвешенных над каждой дверью. Улица тянется между двумя рядами бумажных фонариков, сливающихся вдалеке в сплошную неподвижную желтую линию. Некоторые из светильников имеют яйцеобразную форму, другие — цилиндрическую или форму многогранников. На всех нанесены названия домов и имена гейш, живущих в них. Улица пустынна и спокойна, подобно выставке интерьера в выходной. Почти все ее обитательницы на банкете или еще на каком-либо празднике: они живут ночью. Надпись на первом светильнике гласит: «Кинояути О-ката», то есть «Дом Киноя, где живет О-ката». Надпись на лампе справа возвещает, что название дома — Нисимура, а имя девушки — Мёцуру («великолепный журавль»). Слева — дом Кадзита, где живут Когана (Бутон) и Хинако («та, чье лицо напоминает кукольное»). Прямо — дом Нагаэ и его обитательницы Кимика и Кимико…»

В квартале Асакусы новый Ёсивара был окружен рвом и деревянным барьером. Сюда приходили гулять всей семьей по вечерам, чтобы полюбоваться на дзёро, которые спокойно сидели за оградными решетками, не обращая ни малейшего внимания на прохожих. Иногда привратник окликал их, приглашая войти.

Между тем правительство официально запретило проституцию, стремясь «сохранить лицо» перед иностранными державами, но этот запрет на деле так и не был применен. Кимура Ки рассказывает в одном из своих произведений, что запрет на занятие проституцией был спровоцирован китайским кули, сбежавшим с перуанского судна, остановившегося в Йокогаме. Этот кули был одним из китайских рабов, которых везли продавать в Америку. Японское правительство, выслушав его жалобу, задержало судно и освободило всех рабов, чем вызвало официальный протест перуанских властей и Великобритании под предлогом того, что Япония, разрешая продажу и покупку людей, не может требовать обратного от другой страны. Думая, что иностранцы намекают на проституток, правительство решило немедленно устранить древнейшую из профессий. Это произошло в 1871 году. Но проститутки в Японии свободно занимались своим ремеслом, и сводничества в Японии не существовало. Поэтому постановление об освобождении оказалось малоэффективным. Второе постановление, выпущенное в 1901 году, разрешало дзёро всех категорий свободно покидать чайные дома, если они того желали, даже если они не закончили выплачивать хозяйке долг за обучение. Но этот закон не соблюдался, и до конца эпохи Мэйдзи дело дзёро и гейш процветало. Их вычеркнули из списков полиции нравов, но отнюдь не из списков Министерства финансов, потому что налоги они платили исправно!

Японцы в своем большинстве по-иному, чем европейцы, относятся к такому переходному событию, каким является смерть: она не внушает им страха, ибо там их не ждут никакие ужасные муки (некоторые буддийские секты, правда, считают по-другому), равно как не ждет их и рай, который представляется им маловероятным. Единственное, что привил им буддизм, — так это учение об относительности всего сущего: все, что родилось, непременно придет к распаду и смерти. Смерть — это факт, присущий жизни точно так же, как и рождение. Большинство буддистов отличаются от последователей синтоизма тем, что верят в некое подобие рая после смерти, но не рая, который является вознаграждением наиболее добродетельным людям, как его представляют иудаизм и христианство, а состоянием абсолютного блаженства, отсутствия желаний и страданий. Некоторые буддисты полагают, что их дух вернется на землю, другие — что он непременно достигнет этого состояния блаженства, рая Будды Амиды (Амитабхи). Есть и те, кто считает, что после смерти физического тела их дух вольется в сумму всех душ вселенной. Что касается синтоистов, то они не верят ни в ад, ни в рай, а считают, что после смерти станут невидимой высшей сущностью, коми. Сам же факт ухода из этого мира представляется им нечистым. Буддийские и синтоистские верования очень часто обращаются к теме смерти, как правило, говоря о том, что смерть — неизбежность, и никто, даже император, не может перехитрить ее, и было бы иллюзией считать ее более чем просто одним из жизненных событий. Тем не менее — это верование существовало с самого рассвета японской цивилизации — физическая смерть рассматривалась не как нечто пугающее, но как что-то нечистое, и требовалось выполнить многочисленные ритуалы, чтобы избавиться от скверны. Поэтому похороны по синтоистскому обряду сопровождались проведением многочисленных очистительных ритуалов. Синтоизм с отвращением относится ко всему, что касается физической смерти, поэтому необходимыми церемониями занимались, как правило, буддийские монахи, и начиная с VI века, когда в Японии появилось учение Будды, именно монахов привлекали размышления о смерти (возможно, потому, что образование делало упор на том, что происходит с человеком после его кончины), в то время как различные каннуси (священнослужители синтоизма) предпочитали иметь дело с вопросами, касающимися повседневной жизни. До Мэйдзи синтоисты считали буддийских монахов нечистыми людьми, поскольку те неизбежно были связаны с проведением похоронных обрядов. Многие японцы старались избегать встречи с ними. Но если случалась смерть, верующие буддисты сейчас же принимались искать монахов, чтобы услышать от них слова утешения и провести необходимые обряды. На совершение самоубийства не налагалось никаких религиозных запретов, японцы считали, что каждый волен положить конец своей жизни, если он того желал: «хорошая» (то есть достойная) смерть была предпочтительнее жизни в бесчестье. Таким самоубийством часто восхищались, хотя и сожалели о человеке.

В Европе самоубийство, совершаемое самураями и называемое харакири (сами японцы предпочитали термин сэппуку), вызывало удивление и казалось недостойным деянием. На самом деле этот способ уйти из жизни никогда не носил такого жестокого характера, как это со смакованием описывают рассказы, в которых герой вспарывает живот и вырывает внутренности в присутствии врага. Это чистейший вымысел. В действительности тем, кто совершал сэппуку, вспарывая живот, почти всегда помогал друг или свидетель (кайсакупин), который должен был по приказу совершающего самоубийство отсечь ему голову саблей после того, как тот совершал ритуальное надрезание живота. Надрез не был глубоким и не задевал ни одного жизненно важного органа, лезвие кинжала проникало в тело всего на несколько миллиметров, что не вызывало сильной боли. После совершения харакири помощник точным и сильным движением отсекал голову от тела. Надрез на теле погибшего ясно говорил о добровольном решении уйти из жизни и не давал повода обвинять в смерти того, кто выполнил его приказ. К этой «почетной» смерти прибегали только представители военной аристократии, простолюдины же предпочитали другие способы самоубийства. Сэппуку стало редким явлением в годы Мэйдзи, так как приказ совершить самоубийство не исходил больше от высшей власти, как это было в эпоху Эдо, и основывался только на личном желании человека покончить с собой. Сэппуку, совершенное в 1912 году генералом Ноги и его супругой, которое не являлось харакири в строгом смысле этого слова, поскольку муж и жена перерезали себе горло, стало одним из последних в истории Японии, хотя и позднее к этому обычаю прибегали крайние националисты вроде писателя Мисимы Юкио. Часто говорят о том, что генерал Ноги покончил с собой, чтобы не пережить императора, которому верно служил до его смерти. Но эту причину нельзя считать единственной. В предсмертном письме мы читаем, что причиной, побудившей его уйти из жизни, было то, что он стремился искупить свою вину, когда во время войны на Кюсю в 1877 году (!) позволил врагу поднять знамя, которое нес. С этих пор он постоянно вынашивал идею о смерти. И тридцать пять лет ждал момента, чтобы во время похорон императора «заплатить долг».