Поп - Александр Сегень Страница 43

– Зато, вот, у нас молодое пополнение, – сказал Луготинцев, не говоря ничего о том, что парни недавно ещё были полицаями. – И в бою хорошо отличились. Я рядом с ними был. Ручаюсь за товарищей. Мои односельчане. Это Володька Денисов, а он – Федька Ильин.

– Молодцы, – сказал Невский. – Только партизанствовать, братцы, это не только в немца стрелять, но и могилы копать. Даю вам поручение быстро выкопать могилу для наших погибших товарищей.

Схоронив убитых, отряд Наума Невского должен был немедленно уйти как можно дальше от места боя, потому что немцы непременно пришлют туда карателей. Шли весь остаток дня и половину ночи, покуда не объявили привал в надёжной чащобе, со всех сторон окружённой гнилыми псковскими болотинами. Там повалились и мигом уснули, не помышляя даже об ужине, настолько были все измотаны.

Утром развели костёр, сварили кашу, устроились завтракать. Во время завтрака Денисов рассказал о том, как хоронили полицаев, как отец Александр совершил неожиданный поступок.

– «Не стану, – говорит, – отпевать предателей Родины. Анафема! – говорит. – А вы все идите в партизанские отряды!» Вот мы и решили пойти по слову отца Александра.

– Ишь ты! – разозлился Наум Захарович. – Агитатора нашли! Попа! Вот дуралеи!

– Зря вы так, – насупился Денисов. – Хороший батюшка.

– Холёсий батюська! – передразнил его почётный разоритель храмов. – И что ж, не арестовали его после такой пламенной речи?

– Никто пальцем не тронул.

– О! Я же говорю, что он, курва, провокатор! Ему фрицы же и приказали такие слова произнести. Чтобы проверить, какая у сельчан будет реакция. Да другого бы за такие слова сразу к стенке поставили, и шабаш! В годину всенародного бедствия жирует на немецких харчах. Ну, ничего, найдётся у нас на него петля!

Потом Луготинцев тайком лишний раз предупредил новеньких:

– Смотрите, случайно не проболтайтесь, что и вы под Владыкиным ходили. Комиссар у нас суровый. Пощады тогда не ждите.

– Да уж видать, что за человек, – вздохнул Ильин.

– Зато он и личность при этом героическая, – добавил Луготинцев.

Но в душе у него постепенно накапливалась нелюбовь к Науму Невскому. Началось это после того, как тот отрезал Владыкину уши и нос. Никто бы в отряде так не поступил с пленным. Да и неумно это – жители скажут: «Чем же тогда эти партизаны отличаются от гитлеровцев?»

Отношение Наума к пленным нашим ребятам тоже сердило Алексея. И прежде всего потому, что сам Луготинцев вполне мог оказаться в Сырой низине, ибо когда он пробирался в свои Закаты, сто раз мог попасть в плен. Разве можно так однозначно говорить, что пленные – предатели Родины?

Потом эта история про храмы, которые Наум разрушал, в награду за что из Лямкина превратился в Невского. Как это так? Всё равно, что Клещёв, который натянул верёвку, когда вешали Владыкина, взял бы, да и вместо своей некрасивой фамилии присвоил себе красивую владыкинскую. Не нравилось это Лёшке, не ложилось на душу, не по-русски как-то. Невский – да не тот!

Для полной неприязни не хватало только одного, чтобы политрук был плохим бойцом. Но тут никаких неодобрений не получалось – воевал Захарыч храбро, плечом к плечу со всеми.

Подошёл праздник Успения Божьей Матери, но отцу Александру его омрачил комендант Вертер. Батюшка собирался отслужить праздничную службу, как на Пасху и на Петропавловки, с общей исповедью и причастием, ведь теперь все были крещены им в лагере, с раздачей подарков и питания, ибо всё это было собрано, однако вышло совсем не так, как мечталось. Вертер строго-настрого запретил любое общение с заключёнными. Глядя на священника стальным ненавидящим взором, он бросал ему в лицо жёсткие немецкие слова, похожие на клёкот хищной птицы, а матушка Алевтина Андреевна переводила:

– Говорит, что покуда в окрестных лесах не уничтожена действующая банда террористов, именующих себя народными мстителями и партизанами… В общем, говорит, что до тех пор, пока их не истребили, нам к лагерю нет доступа.

– А теперь чего говорит?

– А теперь он говорит, что мы должны быть чрезвычайно благодарны за то, что местное начальство проявляет добродушие.

– В чём же оно выражается?

– Говорит, что в других местах при появлении в лесах партизан приходят какие-то шутштафели, короче – СС, и набирают из местного населения заложников. Далее, говорит, этих заложников держат взаперти, покуда партизаны не сдадутся. А поскольку партизаны никогда сами не сдаются, этих заложников расстреливают. А в иных местах даже не расстреливают, а запирают в сарай, сарай обливают бензином и поджигают.

– Пожигайт! – радостно узнал знакомое слово Вертер, отчего-то сильно развеселился, изобразил руками вспыхнувшее облако и пфукнул: – Пуф-ф-ф!

– Помилуй нас, Боже! – перекрестился отец Александр. – Переведи ему, Алюня, что он ошибается. Скажи так: сила моей молитвы такова, что если он позволит нам провести праздник Успения Богородицы в лагере, то Дева Мария поможет ихнему СС в борьбе с партизанами.

Матушка перевела, на что немец ещё больше развеселился и ответил, поводя перед носом у батюшки длинным пальцем пианиста.

– Говорит, нет, нет, не выйдет, это всё, как это сказать… ваши, мол, поповские уловки и хитрости. Его на этот силок не поймаешь, – вздохнула матушка Алевтина.

– Да уж, – рассердился батюшка, – были великие ловцы человеков, но такого и они бы, видать, не поймали.

В этот миг к Вертеру явился солдат с донесением, от которого комендант концлагеря пришёл в полное ликование. Весь сияя, как ременная пряжка, он снова обратился со словами к батюшке, а Алевтина Андреевна перевела:

– Говорит, что правда на его стороне. Получено известие о полном разгроме банды партизан. Мол, и без Девы Марии обошлось, и без ваших поповских штучек.

– Говорит!.. – вспыхнул батюшка. – Заладила: «Говорит…. говорит…» Это не он говорит, это в нём говорит! Говорит и высверкивается адским глазом. Тот, кто стоит за всеми ими!

Вернувшись в Закаты, отец Александр, матушка Алевтина и ездивший с ними в Сырую низину Торопцев застали в селе картину сильного оживления. Кругом сновали взбудораженные эсэсовцы, которые, казалось, полностью наводнили село.

– Ишь ты, сколько шутштафелей разом поналетело! – возмущался отец Александр. Он был так рассержен, что даже вид полковника Фрайгаузена, подъезжающего на автомобиле к его дому, не обрадовал батюшку, а лишь ещё больше разозлил.

– Виллькоммен, герр оберст! – произнёс отец Александр неприветливо. – Хлеб и соль вам, с чем пожаловали?

– Благословите, отец Александр, – подошёл к нему Фрайгаузен.

– Бог благословит, – ответил отец Александр и чуть было не отказал в благословении, но опомнился и перекрестил оберста в сложенные ладони: – Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. А мне Вертер только что отказал в проведении завтрашнего праздника в лагере.