Повседневная жизнь Дюма и его героев - Элина Драйтова Страница 43

Согласимся, эта проблема сложна и сейчас, в веке XXI. Что бы мы делали на месте Доминика? Логика развития образа не могла не привести его к подобному крайнему, но вынужденному решению. Более того, Провидение даровало ему в будущем именно то, к чему он стремился: наставлять не пресыщенных и равнодушных, а отчаявшихся и страждущих.

Торговцы и хозяева харчевен

Перейдем к третьему сословию, тем более что к нему, по линии матери, принадлежал сам Дюма. Его дед Клод Лабуре владел в Виллер-Котре постоялым двором, носившим название «Щит», и был именитым гражданином города. Поэтому он только на определенных условиях согласился отдать свою дочь за драгуна Дюма. Судя по всему, не расовые предрассудки заставили папашу Лабуре ставить условия. Он просто считал, что его зять должен иметь хоть какой-то военный чин, пусть самый низкий — чин бригадира. Но грянула Революция, и красавец-мулат, перескочив через несколько ступеней, стал не бригадиром, а бригадным генералом. Впрочем, честный трактирщик дал согласие на брак, когда будущий генерал был еще только подполковником. К тому времени его гостиница захирела, и оснований быть придирчивым оставалось все меньше. И если уж дочка Мари-Луиза выбрала себе жениха по собственному вкусу и терпеливо ждала несколько лет, пока он вернется офицером, то папаша Лабуре не стал упорствовать. Брак родителей Дюма был счастливым, если говорить о чувствах, которые они питали друг к другу. Во всем остальном ему не позавидуешь: столько невзгод и материальных бедствий выпало на долю революционного генерала.

После смерти мужа и по окончании войны Мари-Луиза, благодаря хлопотам опекуна Александра, стала хозяйкой табачной лавки, а чуть позже сняла у медника Лафаржа помещение побольше и добавила к ассортименту своих товаров соль. Судя по воспоминаниям писателя, ему не доставляло в детстве удовольствия видеть свою мать, вдову генерала, в образе почтенной лавочницы, да и торговля, судя по всему, была не особенно прибыльной.

Позднее, путешествуя по всему свету, Дюма видел множество харчевен, трактиров, лавочек, постоялых дворов. Личные впечатления, сдобренные недюжинной фантазией романиста, нашли отражение в ярких образах, созданных писателем.

Иные из них становились наглядной иллюстрацией философского отношения Дюма к богатству, процветанию и ремеслу торговца. Заглянем вновь в роман «Парижане и провинциалы». Мы уже знаем двух главных героев — Пелюша и Мадлена, но пока что мы видели их лишь в сельской местности, а ведь поначалу они появляются в романе как владельцы двух парижских лавочек — цветочной и игрушек. Первая заявляла о себе следующей вывеской.

«На щите, подвешенном на стыке двух стен, красовался гигантский цветок, но по какому-то таинственному волшебству садовник не имел ни малейшего отношения к его лепесткам, переливавшимся всеми цветами радуги. Это чудо искусства, дабы помочь тем, кто мог принять цветок за экзотическое растение из страны феи Морганы или королевства Титании, окружала следующая надпись:

«У королевы цветов и у цветка королев».

Внизу этой столь любезно-предусмотрительной вывески с чисто купеческим самодовольством, с той поры широко вошедшим в моду, хозяин лавочки — сегодня мы бы сказали магазина — поместил большими золотыми буквами свою фамилию, словно одного его имени было достаточно, чтобы показать городу и двору, чтб они вправе ждать от «Королевы цветов и цветка королев».

Эти блестящие заглавные буквы сливались в слово из двух слогов: ПЕЛЮШ» («Парижане и провинциалы». Ч. I, I).

Как вы понимаете, в лавке продавались искусственные цветы и плоды, и, что интересно, вся жизнь Пелюша и его обывательское счастье тоже похожи на искусственный плод: в нем мало жизни. Пелюш обеспечил себе состояние, намного превышавшее его потребности, он получил «высокий чин в Национальной гвардии и красную ленточку в петлицу — предел всех тщеславных желаний буржуа» (I). Овдовев, он женился вторично, взяв в жены женщину, близкую ему по духу.

«Вовлеченный в водоворот дел, поглощенный заботами коммерции, Пелюш избежал разрушительного влияния страстей молодости. В тридцать лет он женился; в тридцать два мадам Пелюш-первая… сделала его отцом девочки, которую, несмотря на свою любовь к ней, Пелюш сразу же, как только это стало возможно, поместил в пансион, дабы заботы отцовства не отвлекали его от дел. Затем потекли годы, но за все это время невозмутимый коммерсант даже и не подумал бросить любопытный взгляд за пределы тех сфер, в которых вращался. Вот почему в самом сердце Парижа (рядом со своим сейфом, набитым банковскими билетами) этот образец парижского Прюдома оставался, как и дикарь Новой Каледонии, столь же несведущ в наслаждениях жизни, являющихся для некоторых темпераментов целью, в то время как деньги служат всего лишь средством их достижения. (…)

После блестящей инвентарной описи, когда с пером в руке, высунув кончик языка в уголке губ, переводя дыхание лишь в конце каждой колонки, Пелюш подсчитывал суммы, составляющие его актив, он испытывал глубочайшее удовлетворение, но гораздо больше от того, что они свидетельствовали о его ловкости и удаче, чем от того, что они увеличивали его состояние.

Пелюш любил торговлю ради торговли, ради своего спора с практикой, ради возможности доказать превосходство своих имитаций над природой и, наконец, как артист любит искусство ради искусства» (I).

Друг Пелюша Мадлен был полной его противоположностью.

«Пелюш и Мадлен не могли обходиться друг без друга, и тем не менее они служили доказательством того лукавого удовольствия, с каким случай или судьба ради своей забавы сводит вместе два характера, предначертанные природой для взаимной антипатии.

Насколько Пелюш был методичным, аккуратным в делах, любил порядок, насколько был совершенно равнодушен к любым другим удовольствиям, кроме тех, что находил в изучении бухгалтерских книг или в своих семейных привязанностях, деля их между женой и дочерью (…), насколько был постоянен в привычках, сдержан в словах этот добропорядочный национальный гвардеец, приверженец строя и порядка (…), не допускающий ни малейшей дискуссии по поводу своей любви к королю и его августейшей фамилии, настолько, напротив, Мадлен был жизнерадостным скандалистом и заводилой; настолько любил шумные и рискованные удовольствия, предавался ночным похождениям, а в разговоре постоянно вставлял самые легкомысленные шуточки (…); настолько он, наконец, казалось, был готов превратить — пусть даже авансом, пусть даже в счет далекого и нелегкого будущего, — в маленькие материальные радости скромные доходы от продажи самых ничтожных изделий парижской мелкой торговли.

Мадлен продавал… детские игрушки. (…)

Но настоящий прирожденный коммерсант, несмотря на свой характер в противоположность своему другу Пелюшу, просиживающему за конторкой с шести часов утра до одиннадцати вечера и закрывающему магазин по воскресеньям лишь в два часа пополудни, Мадлен уходил из дома в семь часов утра под тем благовидным предлогом, что ему необходимо выпить его ежедневный утренний стаканчик, и возвращался, только когда у него уже не было другого выхода, и то тогда он переступал порог магазина с такими тяжелыми вздохами, что они могли разорвать сердце у чувствительных душ… Именно эти неуместные вздохи разжигали благородное негодование Пелюша, к кому торговец игрушками считал надлежащим наведываться всякий раз, выходя из кафе, где он проводил лучшую часть своих дней» (Ч. I, И).