Софья Алексеевна - Нина Молева Страница 43

— Можно и о делах, великий государь.

— Про Раду, что в Глухове была, новости есть?

— Как не быть. Гетман обеих берегов Днепра Дорошенко [69]Левобережную Приднепровщину наказному гетману Многогрешному [70]препоручил, как ты того и хотел, великий государь.

— Дорошенке теперь самому одна дорога — к туркам.

— Так и вышло, государь. Правобережное казачество на Раде своей решило под власть турецкого падишаха идти. Вот и список условий, на которых они в турецкую кабалу пошли — прислали, не поленились.

— Что там у них? Ты своими словами, боярин, расскажи.

— На первый-то взгляд, будто в рай попали. Будто бы не платить Малороссии туркам ни податей, ни взносов в турецкую казну, а только войско поставлять.

— И то немало. Выходит, за турок против христиан воевать.

— Выходит, да еще будто бы могут казаки в дела турецкие мешаться, коли дело до Москвы и ляхов дойдет.

— Ишь ты, ловкие какие.

— Да не столько казаки ловки, великий государь, сколько Дорошенко сам. Для себя особо выговорил, чтоб быть ему гетманом пожизненно, а по смерти чтоб сын ему гетманство наследовал. В цари, почитай, вышел. Теперь слово за казаками — то ли смирятся, то ли бунтовать начнут, как Стенька Разин.

— Господи, чего ты, Афанасий Лаврентьевич, разбойника-то этого поминаешь, еще, не приведи, не дай, Господи, в недобрый час.

— Что уж, великий государь, и так недобрый час с ним уже вышел. На Свиной их остров-то персидский флот напал, да весь и побит.

— Весь персидский флот? Не путаешь, боярин?

— Хотел бы, государь, да куда от правды деться. Начальник флота, Менеды-хан, спасся, а сын его да дочь в плен к разбойнику попали. Стенька, известно, над девицею надругался. Теперь в наложницах при себе держит, перед всеми похваляется. Еще сколько с ним горя увидим, один Господь ведает.

11 июня (1669), на день памяти апостолов Варфоломея и Варнавы и празднования иконы Божией Матери, именуемой Милующая, скончался царевич Симеон Алексеевич.

— Господи, Господи! Что это прогневался ты на нас — третья кончина за год. Ведь уж четыре годика братцу Семену исполнилось, веселый такой да ласковый, и в одночасье не стало царевича, государь-батюшка, поди, места себе не находит. Горе-то, горе какое! Как думаешь, крестная, теперь батюшка нам и заниматься долго не разрешит? Спросила у отца Симеона, сам не ведает. А по мне, так траур учению не помеха. Разве не так?

— Не знаю, Софьюшка, не знаю, крестница, как государь рассудит. Что нам с тобой за него решать. Только так мне чтой-то показалось, не убивается братец больно. Может, делами какими занят аль по себе показать горя не хочет. Вон опять в гости к Артамону Матвееву [71]собрался. Зачастил к нему.

— Я и то тебя, царевна-тетушка, спросить хотела, что Матвеев-то поумнее боярина Ордина-Нащокина будет?

— С чего это интерес у тебя такой, Софьюшка? Полагаю, каждый по-своему государю надобен.

— Я не про надобность — я про ум.

— Да какая ж тут разница?

— Не скажи, крестная. В государских делах когда ловкость нужна, а когда и рассуждение. Ловкостью не всегда обойдешься.

— Откуда мысли-то эти у тебя, Софья Алексеевна? Не из теремов же?

— Отец Симеон о древних царствах сказывал. Так что же, царевна-тетушка, с Матвеевым-то?

— Что о нем расскажешь. Из худородных он. Отец с подьячих простых начинал. Помнится, дозорщиком Рязанского уезда. Перед самым рождением моим рухлядь возил ногайским мурзам. С тех пор по посольским делам и пошел. Приставом у цесарского посла состоял, в чине дьяка с нашим посольством в Царьград ездил. Перед батюшкиной кончиной одним из послов в Персию посылан был. Дьяком-то он стал Казанского приказа дворца и оклад получил другим на зависть: сто рублей годовых, когда начинал с четырех. Батюшка его покойный нет-нет да похваливал.

— Да я не о нем, царевна-тетушка, я об Артамоне Сергеевиче, ведь это его государь-батюшка навещать стал. Он в батюшкиных летах, поди, будет?

— Годика на четыре государя-братца постарше. Его отец сразу к посольским делам пристроил. И к Богдану Хмельницкому он сколько раз ездил, и с поляками воевал, и под Ригой побывал. А теперь, видишь, приказами Малороссийским да Посольским ведает.

— Так нешто государь-батюшка боярство ему пожаловал?

— То-то и оно, что нет. В думных дворянах ходит, а место боярину впору занимает. Так уж государь-братец рассудил.

— Мы еще до матушкиной кончины «Комедию о Навуходоносоре-царе» [72]разучили отца Симеона. Он нам пояснял и как ее представляти. Братцам царевичам надлежало отроками быти. Таково-то все прекрасно было. А царевны в хоре пели.

— Не время сейчас, Софьюшка, совсем не время.

— Все знаю, крестная. Да вот, сказывали, у Матвеева-то государь-батюшка всякие представления смотрит. Так ли оно?

— Меньше болтовню теремную слушай, царевна. Себя не понижай. Царской дочери то негоже. Лучше припомни-ка мне вирши, что отец Симеон про деву сложил. Помнишь, поди?

— Как не помнить! Почитай все его вирши на память знаю.

Срам честный лице девы велми украшает,

Егда та ничесоже не лепо дерзает.

Знамя же срама того знается оттуда,