Ошибка Марии Стюарт - Маргарет Джордж Страница 43

Он кинулся к ней, отбросив свой факел. Лошадь истерически ржала и барахталась в густой илистой жиже.

– Забирайтесь на седло и протяните руку! – велел лорд Джеймс. – На левой стороне безопасно! Давайте!

Мария потянулась вверх, но мокрые юбки тянули ее назад. Она вцепилась в седло одной рукой и протянула другую своему брату. Он дернул с такой силой, что ей показалось, будто рука вылетела из сустава. Она грузно упала на него.

– Тише, тише, – проводник успокаивал лошадь Марии и нащупывал поводья. Животное постепенно перестало биться. – Ну вот, пошли, – он аккуратно направил лошадь к сухому участку, пока ее копыта не нашли опору. Лошадь вылезла из болота с громким чавкающим звуком, разбрасывая гнилые стебли и зловонную жижу.

Мария, дрожавшая от холода, настояла на том, чтобы и дальше ехать на своей кобыле, вместо того чтобы поменяться лошадьми с одним из своих спутников. Еще четыре часа она провела в каком-то промозглом полусне, настолько измученная, что потом не могла вспомнить ничего, кроме холода, барабанящего дождя и единственного факела, мелькавшего впереди.

Было уже далеко за полночь, когда они наконец подъехали к дому в Джедбурге, но Мария не знала об этом. Она стучала зубами, и ее пришлось отнести в дом. Когда мадам Райе сняла мокрую одежду, то обнаружила, что тело королевы еще более холодное, чем ткань.

Тепло в виде нагретых кирпичей, положенных в постель, зажженного камина и кучи мехов не смогло вернуть ее к жизни. Она так и не открыла глаза, не говорила и не реагировала на слова. К следующему вечеру у нее отнялись руки, а потом ноги.

– Она умирает! – в панике воскликнул Бургойн.

– От падения в болото? – недоверчиво спросил лорд Джеймс.

– Здоровый человек двадцати четырех лет от роду не может свалиться и умереть безо всякой причины! – изрек Мейтленд.

– Ее отец умер после битвы при Солуэй-Моссе в возрасте немногим более тридцати лет, – сказал врач. – Королевская кровь отличается от обычной. После душевного потрясения тело может отказать владельцу.

– Ба, что за потрясение? – произнес лорд Джеймс. – Со мной такого не случалось.

– В ваших жилах только половина королевской крови, – заметил врач, забыв об осторожности.

– Она отходит! – послышался тревожный голос мадам Райе. – Пошлите за исповедником!

Где-то далеко Мария услышала тихий голос отца Мамеро, умолявший ее облегчить душу от грехов и войти во врата рая. Но она не могла говорить.

«И как я могу сознаться в грехе, который еще не произошел, но кажется более реальным, чем все остальное?»

– Скажите хоть что-нибудь! – просил он, но она не могла ответить ему.

– Ее ноги холодеют! – воскликнул Бургойн, и Марию тронуло отчаяние, прозвучавшее в его голосе.

«Он беспокоится обо мне», – с благодарностью подумала она.

Но все это не имело значения, и она чувствовала, как ее уносит все дальше от них. Ее единственным чувством была глубокая печаль от расставания с Босуэллом, но потом и оно потускнело, как нечто мелкое и преходящее. То, к чему ее влекло, казалось таким могущественным, что заглушало все остальное.

Внезапно она увидела себя лежащей в постели, увидела Бургойна, лихорадочно сбрасывавшего с нее одеяла и пеленавшего ее конечности, пока они не стали белыми, как у призрака. Его ассистент готовил растирание из горячего масла, и она заметила блеск стекла. Это казалось забавным. Бургойн принялся растирать ей ступни, быстро шлепая ладонями, но она ничего не чувствовала. Ее не было там, в этом слабом, абсурдно запеленутом теле.

Она увидела, как мадам Райе с искаженным от горя лицом открывает окна, чтобы ее дух мог вылететь на волю. Ее в самом деле неодолимо влекло туда.

Мейтленд заламывал руки, как будто действительно скорбел о ее кончине. А лорд Джеймс? Он склонил голову над столом в дальнем конце комнаты и что-то писал. Ей было трудно разглядеть. Она приблизилась, паря над его плечом. Ее шкатулка была открыта.

Он составлял опись ее драгоценностей! Значит, такова его реакция на ее смерть!

Марию передернуло от гнева, и внезапно ее губы снова обрели чувствительность. Бургойн пытался влить ей в рот горячее вино, обжегшее потрескавшиеся губы. Жидкость попала в дыхательное горло – ее моментально затошнило и вырвало на кровать и на пол.

Рвота капала с ее губ, и когда она ощутила вкус, ей стало еще хуже. Она кашляла и задыхалась от боли, снова заключенная в темницу своего тела.

– Она жива! – крикнул Бургойн, и Мария смутно расслышала, как лорд Джеймс оторвался от стола с ее драгоценностями и подошел к ней.

– Да, – бесстрастно сказал он. – Я верю, что королева будет жить. Хвала Господу!

Целыми днями Мария лежала в постели в верхней комнате укрепленного дома Керра, изо всех сил стараясь выздороветь. Она послушно пила жидкую овсяную кашу, которую Бургойн скармливал ей с ложечки. Постепенно овсянка становилась более густой, потом настал черед яиц и хлебного пудинга, и наконец ей стали подавать тушеное куриное мясо. Она уже могла сидеть за маленьким столом и есть самостоятельно, но потом ей все равно приходилось возвращаться в постель.

Когда она лежала там, ее посещали ужасные мысли. Она выздоровеет, но ради чего? Дарнли? Он даже не хотел принимать участие в судебных заседаниях, его интересовал лишь королевский титул. И теперь он находился вне досягаемости, охотился где-то на западе Шотландии. Знает ли он вообще о ее болезни? Не все ли ему равно?

Думая о нем и о том, какой глупостью было ее решение связать свою жизнь с ним, она испытывала приступы горя и бессильного гнева.

«Но есть ребенок, – напоминала она себе. – Я была обязана родить лучшего наследника для нашего трона, а потом, возможно, и для английского престола, и я это сделала. Если бы остался только неудачный брак, которого больше нет, я могла бы это вынести. Это тоже мой долг. Но есть другая мука… пытка Босуэллом.

Мне стало плохо, когда я поняла, что самая желанная вещь для меня будет залогом моей гибели. Если я выпью это зелье, которое должна отведать, чтобы остаться в живых, то предам все, что когда-то считала дорогим для себя.

О, бедная, бедная королева!» – безмолвно зарыдала она.

Желтые листья, лениво кружась, падали на землю, когда Босуэлла привезли в Джедбург. Мария сидела за маленьким столом и ела хлебный пудинг с изюмом, как вдруг увидела шеренгу приближающихся всадников и большие носилки между двумя лошадьми. На них лежал Босуэлл с левой рукой на перевязи, его туловище по-прежнему было плотно забинтовано. Но его лицо – ах, его лицо! – выглядело веселым, и краска вернулась на его щеки. Он улыбался, и ей показалось, что она слышит его смех.

Его разместили в комнате прямо под ней. Мария слышала глухой стук и скрип передвигаемой мебели. Иногда до нее как будто доносился его голос, но укрепленный дом имел толстые каменные стены и тяжелые полы, поэтому все звуки были приглушенными.