Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Электрон Приклонский Страница 43

В одну из таких шумных ночей просыпаюсь от странного ощущения: земля качается подо мной, словно корабельная палуба при сильном волнении. Ничего не соображая, принимаю сидячее положение и, увидев в небе три немецких «фонаря», спрашиваю у головы, торчащей из земли метрах в трех от меня:

– Что? Бомбят?

В ответ весело засмеялись:

– Проспал, браток! Представление окончилось. Видишь, фриц уже свои люстры гасит. Ложись, досыпай на здоровье.

И правда, кругом все тихо, один из «фонарей» чадит на болоте, а два других медленно снижаются, разливая вокруг себя бледный, мертвенный свет.

Страшно надоела нахальная «рама», или «фриц в оглоблях», как очень метко и точно назвали наши солдаты немецкий самолет-корректировщик. Этот двухфюзеляжный прохвост висит над нашими позициями с восхода до заката, высоко и неслышно кружась, и осточертел буквально всем: и пехоте, и зенитчикам, и артиллеристам, и танкистам. Чуть обозначится на передовой или в ближнем тылу какое-нибудь движение, высмотрит ли дотошный летчик-наблюдатель непорядок в маскировке – сейчас же последует артналет. Точно по адресу.

Вооружившись немецкой винтовкой, найденной в кустах во время одной из ежедневных «экскурсий» по переднему краю, то есть вдоль линии наших боевых машин, грудью прикрывающих густо заселенную выемку, замышляю охоту на «раму», как только подвернется подходящий случай. За боеприпасами дело не стало: в развороченном прямым попаданием снаряда немецком пулеметном гнезде подбираю две снаряженные металлические ленты. Вернувшись «домой», «вышелущиваю» из них патроны (они как раз нужного калибра) и неторопливо, предвкушая «страшную месть», набиваю все наличные обоймы так, чтобы через один выстрел в «раму» летела трассирующая пуля. Это поможет мне делать необходимые поправки при стрельбе.

Мне почему-то казалось, что никому нет дела до пакостей «фрица в оглоблях». Помалкивали 45-миллиметровые зенитные пушки вблизи переправы, и откровенно подремывали, пригревшись на солнышке, пулеметчики у спаренных и счетверенных крупнокалиберных пулеметов, установленных на «Студебеккерах». «Загорали» ребята на удобной позиции позади нас, за выемкой, тщательно замаскировав свои автомашины в высоком кустарнике.

Теперь, как только появлялась «рама», я сразу устраивался в своем окопчике у верхнего края обрыва и внимательно следил, закипая от злости, за ее нахальными маневрами, терпеливо ожидая своего часа.

И когда самолет однажды особенно низко закружился между переправой и нашей выемкой, открываю прицельный огонь. Светящиеся ниточки прошивают воздух совсем близко от «рамы», но дура с бронированным брюхом и усом не ведет – продолжает висеть почти над самым нашим расположением, поближе к широкой нейтральной полосе: говорят, пули ей не страшны.

То, что произошло после смены второй обоймы, обескуражило и сперва даже напугало меня. Внезапно за спиной громко рыкнули, будто прочищая горло, зенитные пулеметы и начали выпускать одну раскатистую длинную очередь за другой; вслед за ними в отдалении захлопали, зачастили пушечки-автоматы, быстро дергая вниз-вверх тонкими длинными стволиками с надульным тормозом, похожим на узкий раструб. На целом километре железнодорожного пути поднялся очень шумный и веселый тарарам, и винтовочка стала не нужна. Я прислонил ее теплый ствол к краю окопа.

«Рама» нервно засуетилась среди опутавших ее светящихся трасс и вспыхивающих на разной высоте белых курчавых клубков, оставляемых рвущимися зенитными снарядами. Растеряв свою обычную степенность, она рыскнула влево, затем вправо, и вдруг, к изумлению всех наземных наблюдателей, ловко крутнулась почти на месте, клюнула носом и с большой скоростью заскользила вниз, словно с горы. Неужели подбили? Едва сдерживаюсь, чтобы не испустить торжествующий вопль. Выжидательно утихла стрельба. А тем временем «падающая» пройдоха выравнивается над самой, как мне кажется отсюда, землей и, издевательски вильнув на прощание раздвоенным хвостом, пропадает за гребнем возвышенности.

Усаживаюсь на краю обрыва, свесив ноги в окоп, и молча радуюсь наступившей мертвой тишине. От гордости меня буквально распирает, и не терпится срочно похвастаться хоть перед кем-нибудь, желательно из своих, как по чьей-то личной инициативе была с позором изгнана «рама». Но моего соседа и приятеля Шпилева нет на месте с самого утра: наверное, разведчикам нашлось дело. И я отправляюсь к Сулимычу: его самоходка ближе всего от правого края выемки. Но на полпути туда начался такой бешеный артиллерийско-минометный обстрел, какого не случалось здесь со времени нашего внедрения на этот плацдармик. Оставшееся до машины расстояние я проделал не помню как и долго отсиживался в узкой щели под брюхом самоходки вместе с экипажем, пока немцы не прекратили огонь. Ясное дело, охота рассказывать ребятам о содеянном пропала у меня совершенно.

А «рама» чертова на следующий день над нашим участком не появлялась, но я не приписываю этого к своим заслугам: должно быть, из-за низкой облачности ей здесь просто нечего было делать.

В тот относительно спокойный день на штабном «Виллисе» прикатила на передовую старший лейтенант медслужбы, с узенькими серебряными погончиками, в юбочке в обтяжку – новый начальник санчасти полка.

Едва успев вылезти из «козлика», вновь прибывшая капризным голоском обратилась к стоящим поблизости офицерам с просьбой достать для нее гвардейский знак взамен утерянного.

Кто-то переспросил: как это – достать?

– Да снять с убитого нельзя разве? – удивилась она недогадливости спрашивающего.

Улыбки на наших лицах угасли: нас покоробило от цинизма этой особы с наивным личиком. Паршиков даже зубами скрипнул:

– У, б...!

– Вы ошиблись адресом, мадам, – сердито отрезал харьковчанин Скоморохов. – Здесь не трофейная команда. Полк этот самоходно-артиллерийский, а не самоходно-мародерский.

И ушел к своей машине. Все последовали его примеру.

Нашего врача за день до этого «чудного мгновения» ранило прямо на пороге краснокирпичного домика, что стоит по ту сторону железнодорожного полотна, в том месте, где выемка сходит почти на нет, а дорожная насыпь еще не поднялась. Тем же снарядом убило наповал двух солдат-санитаров, достававших из колодца холодной воды для раненых. Колодец находится посреди аккуратного дворика шагах в двадцати от дома, на совсем открытом месте. Все это произошло у нас с Корженковым на глазах, когда мы только что вышли из выемки и не спеша шагали над кюветом на наш левый фланг, чтобы проведать скучающих там от бездействия ребят. Вдруг резкий сдвоенный свист над самой головой заставил нас броситься ничком наземь – и тотчас за линией, на дворе, прогремело два взрыва. Раздался пронзительный, резанувший по сердцу крик, и забренчало пустое жестяное ведро. Приподнимаю от земли голову: по ту сторону рельсов недвижимо лежат возле колодца оба наших санитара, окрашивая песок кровью, а доктора кто-то втаскивает под мышки внутрь будки. Хочу бежать туда, но лежащий в трех шагах от меня в кювете Корженков неожиданно вскакивает с диким воплем на ноги. «Генеральская», с широким малиновым околышем фуражка, гордость нашего помпотеха, слетела с его головы и покатилась мимо меня, но я успел прихлопнуть ее к земле рукой. А мое непосредственное начальство уже понеслось огромными скачками назад, к выемке, нелепо размахивая руками и с ожесточением хлопая себя то по затылку, то по ушам, то по лицу. Ничего не понимая и не на шутку перепугавшись, бросаюсь в погоню, но не тут-то было: Корженков, набрав предельную скорость, с разбегу вламывается в кусты, словно танк, и некоторое время петляет в их чаще. По ту сторону зарослей наконец настигаю беглеца и крепко схватываю за плечи. Он оборачивается и смотрит на меня одним глазом. Правый глаз почти совсем заплыл, подбородок округлился до неузнаваемости, а левое ухо продолжало увеличиваться в размерах, подходя, словно тесто, замешенное на хороших дрожжах. Прикладывая холодный ствол пистолета то к глазу, то к уху, он рассказал, чертыхаясь на все лады, что, свалившись при взрыве в канаву, угодил рукою в осиное гнездо. Результаты атаки рассвирепевших ос были на Сашкином лице налицо. Вручаю товарищу утерянную им при паническом отступлении важную часть обмундирования, которая придает военному надлежащий (и, надо заметить в скобках, завершенный) вид, и мы, обходя подальше опасное место, поспешили в санчасть узнать, что с нашим доктором. Убитых солдат уже отнесли в тень и накрыли шинелями, а из садочка за домом слышался скрежет лопат, вонзавшихся в пересохшую землю.