Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова Страница 43

Кстати, на роль «белых» кто-то еще и соглашался добровольно, а вот «фашистами» становиться никто не хотел. Обычно проблема решалась с помощью считалочки:

Эники-беники ели вареники, Эники-беники клёс, Вышел пузатый матрос!

Или вот такой:

На золотом крыльце сидели Царь, царевич, король, королевич, Сапожник, портной. Кто ты будешь такой? Говори поскорей, Не задерживай добрых И честных людей.

Мальчишки целыми днями гоняли по двору мяч, играли в прятки и казаки-разбойники, девчонки прыгали через веревочку или чертили на асфальте классики и скакали по клеткам, бросая биту: плоскую жестяную баночку из-под гуталина, заполненную песком. Еще девочки делали секретики: тайно зарывали в клумбе или под кустом, накрыв стеклышком, фольгу, фантик от конфеты или цветочек, — а мальчишки непременно находили и разоряли эту красоту.

Вот как описывал двор своего детства поэт Юрий Поляков:

Давайте чаще думать о вчера — Ведь мы вчера сегодняшними стали. Из детского забытого двора Ведут пути в немыслимые дали. Двор маленький и нам уже в упор. В таком от дружбы никуда не деться: Обремененный шпагой «мушкетер» Бросает вызов рыжему «индейцу». Уже в игре возможно различить И неучей, и будущих ученых: Одна занозы пробует «лечить», Другой уже косится на девчонок. Один всегда шатается без дел, Второй чуть что — размазывает слезы, А третий где-то что-то подглядел И мелом на стене строчит доносы. Уже есть правдолюбцы и лжецы, Есть трусы, огражденные отцами, Есть мальчик, сочиняющий концы К историям с печальными концами… И все с опаской смотрят за забор, Где слышен шум автомобилей грозных, Где строгий светофор глядит в упор И где запрещено гулять без взрослых. И невдомек смышленой детворе, Что там все те же — радости, напасти И что на роковой проезжей части Законы те же, что и во дворе…

На первом этаже особняка располагалась заводская столовая, а на втором и третьем — собственно общежитие. «Это был, как я теперь понимаю, интернационал, — вспоминает Юрий Поляков. — Там жили русские, татары, евреи, латыши, украинцы, сейчас уже всех не упомнить. И в классовом смысле наблюдалось у нас большое разнообразие: по некоторым приметам могу сказать, что кое-кого из жильцов вполне можно было причислить к «бывшим». Если и не дворяне, то, по крайней мере, представители купеческого сословия. Пожилая наша соседка Алексеевна иногда заманивала меня в свою комнату конфеткой, поила чаем и показывала альбом с порыжелыми фотографиями. «А это я!» — гордо указывала она на девочку с огромным бантом, сидящую верхом на пони». Еще она показывала тарелочку с царскими вензелями — из тех, что бесплатно раздавали на Ходынке во время коронации Николая II. Спустя 25 лет, глядя из окна своей новой квартиры на обширное Ходынское поле, превратившееся в экспериментальный аэродром, Юрий Поляков в воображении рисовал картину жуткой давки, в которой погибли и были покалечены около двух тысяч человек. За это происшествие непричастный к нему царь и получил свое прозвище Кровавый.

Семье Поляковых повезло: в общежитии им дали комнату на втором этаже, в бывшей господской части, с высокими потолками и лепниной; на третьем потолки были значительно ниже и никаких украшательских излишеств там не наблюдалось. Собственно, первоначально на втором располагалась огромная зала, в которой когда-то давали, наверное, балы и которая в советское время превратилась в маленькие семейные комнатки, вмещавшие в себя все радости и горести обычных советских людей. В смысле удобств на втором и третьем этажах все было одинаково: кухня с умывальником, а на первом — туалет с мужским и женским отделениями, один на все общежитие.

Вот как описывает это житье Поляков:

…………………..

…Когда грабили награбленное, дом [купца-оптовика] наскоро переоборудовали под коммунальное бытие. Впрочем, поначалу совсем недолго в здании помещался районный комитет левых эсеров — скоротечных союзников большевиков. Без сомнения, сюда в сверкающем, как светлое будущее, лимузине наезжала «эсеровская богородица» Мария Спиридонова. Специалисты по отстрелу великих князей, эсеры, увы, не владели подлинно научным методом борьбы за власть. Это их и погубило. Вскоре после июльского мятежа 1918 года особняк «купчины толстопузого» отдали рабочим Второго молокозавода. Необъятный жилфонд, где, бывалоча, маялся дурью богатый оптовик, говоривший на четырех языках и коллекционировавший Матисса, при помощи фанерных перегородок поделили на тридцать восемь комнаток. С тех пор если одна семья наслаждалась кудрявой головой лепного купидончика, грозившего пальчиком с потолка, то другая ячейка общества имела перед глазами более прозаические части оного тельца. Когда же в субботу вечером все хозяйки разом начинали стирать белье в одинаковых оцинкованных корытах, по коридорам общежития полз такой густой туман, что ходить можно было только ощупью. В остальные дни корыта в три ряда висели на стенах, словно щиты предков в рыцарском замке.

…Мы делили двор с заводской столовой, поэтому он всегда был завален пустыми ящиками, коробками, картофельной шелухой, а в здоровенных алюминиевых кастрюлях заветривались свежеоскобленные ребра и мослы. Казалось, наряд милиции недавно спугнул компанию подгулявших людоедов.

(«Ветераныч»)

…………………..

Здесь, на ящиках, и собирались обычно мальчишки, чтобы решать свои серьезные дела. Денег ни у кого из них не было, как правило, не было и игрушек, а им до жути хотелось разжиться всякими мальчишескими сокровищами, и потому у них было принято меняться. В ход шли марки, старинные монеты и даже боевые награды, заметив исчезновение которых отцы-фронтовики обычно ограничивались подзатыльником, потому что сами частенько отдавали ордена и медали детям для игр. Но попадались мальчишкам и бесхозные награды, оставшиеся от тех, кто ненадолго пережил войну…

Видимо, именно тогда Юра, которого так огорчало отсутствие у отца боевых орденов и медалей, начал собирать конверты с изображениями Героев Советского Союза — была у Союзпечати такая серия. Причем не просто собирать — а непременно выяснять, за какой подвиг героя наградили и какова была его судьба. Где теперь те конверты? Бог весть…

Мужики, среди которых было немало фронтовиков, по воскресеньям рассаживались во дворе на скамьях за добротным широким столом и играли в домино, а временами, отложив костяшки, до хрипоты спорили, кто умнее, Сталин или Жуков, и где опаснее на войне, в танке или пешкодралом. Говорили они и о политике, но так, что мальчишки ничего понять не могли. Особенно горячими были споры в конце пребывания у власти Хрущева, потому что жизнь тогда заметно ухудшилась, с хлебом и мукой наблюдались перебои, а порой и кастрюлю либо детское пальтецо негде было «достать». В те времена как раз вошли в обиход эти два слова, «достать» и «выбросили» — не в смысле бросили, а в смысле выложили на прилавок. Но при этом столица не голодала, а советские достижения, особенно в области космоса, неизменно добавляли оптимизма людям, привычным к житейским трудностям. На XXII съезде говорили, что через 20 лет уже наступит коммунизм. Недолго оставалось потерпеть.