Заговор князей - Роберт Святополк-Мирский Страница 44

Никифору Любичу, королевскому бобровнику в Горвале

С радостью сообщаю, что партия ваших бобровых шкурок очень хорошо пошла на здешнем рынке. Сообщите, есть ли возможность получить от вас еще одну партию таких же.

Купец Иван Сироткин.

— Старайся писать это письмо так, чтобы между строчками были широкие промежутки. Закончив письмо, поставь этими же чернилами маленький крестик в верхнем правом углу письма. Это будет знаком, по которому получатель поймет, что настоящее письмо написано тайнописью Х. Теперь возьми молоко и тонкой беличьей кисточкой — вот тебе три таких — обыкновенным молоком напиши между строк того письма настоящее, тайное. Дай ему хорошенько высохнуть и отправляй.

— Кому, откуда и о чем я должна отправлять тайные письма?

— Сейчас дойдем и до этого.

Никифор взял другой, свернутый в трубку документ и развернул.

— Посмотри. Сможешь прочесть?

— Да это же по-волошски… Погоди-погоди… Господи… мамочка моя…

— Да, это документ подтверждает, что Маричка была дочерью князя Михая Чоаре, который погиб на моих глазах во время турецкого набега, в том же бою был тяжело ранен и я, а Маричка выходила меня, укрыв от турок в горной пещере.

— Зачем ты даешь его мне, батюшка?

— Затем, что завтра на рассвете ты отправишься в Валахию.

— В Валахию??

— Да, на родину твоей матери. Я получил письмо от Симона Черного, брата Десятой Заповеди и члена Высшей Рады, который находится сейчас при дворе волошского господаря или по-нашему короля Стефана. Симон просит срочно отправить тебя к нему для того, чтобы ты стала придворной и ближайшей подругой юной принцессы Елены, дочери Стефана. Симон возлагает на принцессу большие надежды и хочет окружить ее верными и надежными друзьями, братьями и сестрами по вере. Туда уже прибыл еще один наш молодой брат, который служит при Симоне толмачом.

— Значит, для этого ты отправил меня учится языку к старой волошанке?

— Нет, Марьюшка, тогда я еще ничего не знал. Но я всегда думал, что ты должна знать язык своей матери, и случай для учебы, как мне показалось, выдался подходящий.

— Спасибо тебе, батюшка, — Марья поцеловала руку отца. — Я готова ехать, но как же ты останешься здесь один?

— Что ж делать, — дети вырастают и должны жить своей жизнью. Со мной остаются и слуги, и мои верные боброловы и, наконец, Трофим с Черного озера, который будет теперь навещать меня чаще. А ты иди и собирайся в дорогу. Поедешь на санях, а с тобой поедут Бориска и его братья — все не только хорошие боброловы но и опытные воины. Они проводят тебя до самой Валахии, а там тебя встретят люди Симона.

— Тот самый Бориска, который служил когда-то князю Семену, а потом…

— Да-да, тот самый…

— Ну что ж, пойду собираться…

Никифор смотрел вслед дочери, пока она не скрылась в своей горнице, потом сунул в рот свежую травинку и, набросив на плечи шубу, заковылял к выходу.

У двери он взял ковш и наклонился над бадьей, чтобы зачерпнуть воды.

Глядя на свое отражение в качающемся водяном круге, Никифор увидел, что с левой стороны у виска появилась новая седая прядь.

… На рассвете следующего утра кибитка в сопровождении четырех всадников покинула деревню Горваль и направилась к выезду на большую дорогу.

Проезжая невдалеке от замка, возвышающегося на берегу Березины, Марья окинула прощальным взглядом это мрачноватое строение, с которым у нее было связано столько воспоминаний, и в ту минуту она не знала и знать не могла, что больше никогда уже не увидит Горвальского замка, но не потому, что никогда сюда не вернется, — она вернется — но к этому времени замок будет снесен с лица земли и не останется от него ни одного камешка…

Но не дано человеку знать, что будет впереди, и кибитка мчалась и мчалась, увозя от мрачных воспоминаний к яркому будущему дочь королевского бобровника, сестру Второй Заповеди Марью, внучку давно погибшего волошского князя, едущую на родину предков служить волошской принцессе, той самой, которой, через несколько лет чуть было не удастся изменить всю историю Великого Московского княжества и которая навсегда останется в памяти потомков под простым, скромным прозвищем — Елена Волошанка…

— Я приехал к тебе, Богадур, как слуга короля Казимира, а стало быть, твой друг и союзник, — сказал на вполне сносном татарском языке Леваш Копыто.

— А зачем за твоей спиной столько вооруженных воинов? — спросил Богадур.

— За твоей спиной — тоже сотня!

— Уже нет. Вчера я потерял девять человек.

— Я знаю. И я здесь как раз для того, чтобы поговорить с тобой об этом.

… Богадур велел поднять всех по тревоге, когда ему доложили, что со стороны Синего Лога движется не меньше сотни вооруженных людей во главе с Левашом Копыто.

Спустя несколько минут прискакал посланец, передал от имени своего хозяина поклоны, приветствия, и предупреждение, что Леваш едет «с миром и уважением, чтобы выпить по чарке да обменяться добрым словом со своим другом и союзником, великим воином Богадуром».

Следом подкатили сани с дорогими подарками — сотня лучших горвальских бобровых шкур.

Но все же недоверчивый Богадур не мог позволить, чтобы его застали врасплох, и вот теперь все его вооруженные до зубов воины в полной боевой готовности находились за его спиной на фоне зимних шатров татарского лагеря, раскинувшегося на опушке леса, на поле под Барановкой, а напротив в каких-то тридцати шагах молча и угрюмо стояла сотня людей Леваша, тоже вооруженная, как следует, готовая к сражению в любую минуту.

Это очень не понравилось Богадуру, который быстро прикинул, что на стороне Леваша более сотни конников, в то время как на его стороне — лишь восемьдесят шесть, и очень понравилось Левашу, который так же быстро оценил соотношение войск.

Леваш, понимал, что если он сейчас вступит в открытую схватку, он, конечно же, победит, вырезав всех людей Богадура до единого, а уж его самого он тем более не пощадит.

Это понимал и Богадур, — он уже навел справки и хорошо знал о славном, лихом и кровавом прошлом Леваша, который несмотря на свою добродушную внешность прослыл крайне жестоким воином, не берущим пленных и не жалеющим ни стариков, ни детей, ни женщин.

Однако, Леваш понимал также, что для него это будет означать прямую и открытую измену королю и Великому Литовскому княжеству со всеми вытекающими отсюда последствиями, в виде скорого ареста и, вероятно, смертной казни на плахе.

Богадур тоже это понимал и поэтому с одной стороны надеялся на то, что Леваш не пойдет на самоубийственную схватку, с другой — не хотел излишне раздражать его, провоцируя буйную и горячую натуру к резким и необратимым действиям.