По ступеням «Божьего трона» - Григорий Грум-Гржимайло Страница 44

Предместье Джымысара – узкая улица, тесно застроенная заезжими танями, лавками и ларями – кишело оборванным людом, какого, конечно немало в каждом хоть сколько-нибудь значительном городке; но здесь его было что-то особенно много. Что за народ?! Оказалось, что это были солдаты, возвращаемые на родину. С трудом и не без обоюдных препирательств, выбравшись на простор, мы, не доходя до р. Да-лан-гу, свернули несколько в сторону и остановились на берегу крошечного ручья, поразившего нас громадным количеством бывшей в нем рыбы.

В Джымысаре нам сообщили, что из него имеется прямая дорога в урочище Гашун. Но известие это оказалось ложным. По крайней мере китаец, объявивший об этом и взявшийся нас туда проводить, оказался обманщиком. Тем не менее мы остались ему благодарны, так как это отступление в сторону от большого тракта дало нам возможность посетить любопытную местность.

Из Джымысара мы направились по пути к заштатному городку Ху-бао-цзэ, о котором нам говорили, как о древнейшем из городов южной Джунгарии. Дорога шла туда среди порослей карагача, тала и тополя. Самый городок оказался почти пустым, и все его население состояло из нескольких десятков солдат, которые с грехом пополам ютились в кое-где еще уцелевших лачужках; впрочем, его ворота были исправлены и, кажется, по традиции запирались на ночь. За городом находится пруд, образованный довольно широкой плотиной, перегораживающей ключевой лог; с краев он порос камышом, в котором держится множество водяной птицы: уток, куликов, Rallus aquaticus и Vanellus cristatus; стрелять в них, однако, мы не решились, так как вместе с дикой плавала здесь и домашняя птица. За плотиной мы очутились в прекрасной аллее старых карагачей, которая и повела нас среди пашен и хуторов (фанз). Дорогой мы то и дело пересекали арыки, переполненные мутной водой; но откуда была выведена последняя, так и осталось загадкой. «Далангу, Шаланту» – путались местные жители, причем оказывалось, что Далангу то восточная, то западная из двух рек близнецов, орошающих Джымысарский оазис. Километров пять мы шли возделанными полями, с которых весь почти хлеб был уже собран; затем попали в обширные заросли высокого камыша, которые шли еще километров на двенадцать и кончались в песчаной степи, поросшей тамариском и саксаулом. Здесь колесная дорога кончалась, разбившись на веерообразно расходящиеся колеи, пропадавшие в саксаульниках; очевидно, что сюда ездили только за лесом, что, впрочем, подтвердили и попавшиеся нам навстречу китайцы. Итак, приходилось возвращаться назад в Ху-бао-цзэ.

От Ху-бао-цзэ мы шли старой, давно заброшенной дорогой в Гучэн. Последняя пробегала безграничной степью, густо поросшей высокой травой – явление редкое в Центральной Азии и замечательное для южной Джунгарии. Конечно, в эту позднюю пору поверх всего в этой степи высились вначале чий, а затем камыши, но среди них мелькали и другие растения: полынь, еще бывшая в цвету Statice Gmelini, Cynanchum acutum и др. Кое-где эту степь пересекали лога и старые русла исчезнувших речек; в особенности хорошо сохранилось русло реки, направлявшейся к Ху-бао-цзэ, но куда делась вода этой последней – иссякла ли, перехвачена ли выше арыками – осталось нам неизвестным. На пятнадцатом километре мы заметили в стороне, на краю ключевого лога, развалины каких-то построек, на двадцатом, на берегу ключевой речки Шотун, – фанзу, от которой ясно стали видны и стены маньчжурского города; мы находились, однако, все еще в трех километрах от Гучэна.

Не доходя до ключевого лога, через который к городу выстроен мост, мы остановились в километре от последнего, в местности, указанной нам нашим проводником, но оказавшейся в высшей степени несимпатичной: объеденный чий, поломанный бурьян, загаженная конским пометом земля, кочкарник и болотистые пространства кругом. Но по эту сторону города мы, действительно, ничего лучшего найти не могли, за крепостью же нам сулили еще худшую обстановку.

«В правление императора Юн-Чжэн, – пишут китайцы [58], – в восьми переходах от Баркюля на запад, для связи с прочими городами, основан был пост Гучэн, в котором и оставлен генерал с одной тысячью семейных маньчжуров».

Так как событие это относится к началу сороковых годов XVIII столетия, то давность существования этого города, если, конечно, мы отбросим всякую мысль о тождестве уйгурского Кушана с современным Гучэном, окажется незначительной. Тем не менее площадь окружающих его развалин, в совокупности с вновь отстроенными городами: маньчжурским, китайским и торговым, в общем довольно обширна.

Развалины, окружающие Гучэн, относятся, во-первых, ко времени дунганского восстания, во-вторых, к такому периоду, о котором у современных жителей не сохранилось преданий. Это по преимуществу те остатки стен и зданий, в большинстве же случаев бесформенные массы глины, которые виднеются к северу от дороги. К новейшим развалинам следует отнести «Старый город» (Лао-чэн) и маньчжурский импань, взятый и разрушенный кучасцем Айдын-ходжою.

Из всех развалин частью восстановлен только Лао-чэн, в котором в настоящее время главнейшим образом селятся таранчи, как местные аборигены, так и новейшие выходцы из Турфана. Эта-то восстановленная часть Лао-чэна, примыкающая к большой дороге и представляющая два ряда ларей и лавок, и составляет предместье города, по преимуществу его торговую часть. Стены, окружающие его, совсем разрушены, ворота еле держатся, тем не менее они аккуратно запираются к 9 часам вечера – обстоятельство, заставившее местное население проложить себе объездной путь в это предместье, поперек разрушенных стен и развалин.

С восточной стороны в это предместье упирается китайский город, заново отстроенный в 1884 г.; но стены его выстроены были так плохо, что в наше время успели уже дать глубокие трещины, местами даже осыпались и вообще производили впечатление старой постройки. Они не особенно высоки и по форме представляют вытянутый прямоугольник с двумя воротами на западном и восточном концах. Главная его улица занята китайскими лавками, среди которых богатых нет вовсе; между тем мне говорили, что именно в Гучэне сосредоточены важнейшие склады китайских товаров. На эту улицу выходит и так называемый «конский базар», хотя, кроме лошадей, сюда на продажу ведут не только ишаков и каширов, но и крупный и мелкий рогатый скот и, наконец, как исключение – верблюдов. Впрочем, несмотря на то, что Гучэн ведет весьма обширную торговлю скотом, гуртовщики редко появляются на этом базаре. И это понятно, если принять в расчет поборы, взимаемые городом и казной (бадж) с торговли скотом. Величина этих поборов получает тем большее значение, что цены на животных на гучэнском рынке вообще не особенно велики. Так в наше, например, время продавались: лошади молодые и крепкие, имеющие средний аллюр, по 25–30 руб., верблюды по 35–40 руб., волы по 30–40 руб., бараны киргизской породы – отборные по 3–4 руб., средние по 2–3 руб., и т. д.

Кроме базаров, этот город вмещает еще: ямынь, помещение и канцелярию уездного начальника, казарму полицейских чинов, и, наконец, самую большую в Гучэне кумирню.