Калигула - Игорь Князький Страница 44

31 год казался Сеяну несомненно удачным. В начале его он стал консулом, коллегой его был сам Тиберий. Более того, Сеяну удалось добиться от Тиберия для себя проконсульского империя и власти трибуна, что, в сущности, превращало его во второго человека в государстве {168}. Похоже, на самом деле «Сеян замышлял переворот, и уже день рождения его праздновался всенародно, и золотые изображения его почитались повсюду» {169}. Но здесь всесильный, казалось, префект претория совершил роковую ошибку. Он попытался обвинить в оскорблении величества старейшего друга Тиберия, легата провинции Ближняя Испания, Луция Аррунция. Этого Тиберий уже не стерпел. Со старого воина было снято обвинение. Более того, согласно императорскому указу запрещалось отныне обвинять в чем-либо легатов во время исполнения ими своих должностных обязанностей. Префект претория, выдвинув обвинение против старого воина, допустил роковую ошибку. В Тиберии проснулся полководец. Как можно отдать на расправу за какую-то болтовню заслуженного военачальника, с которым императора связывали старинная дружба и совместные походы? Одно дело, карать болтунов-сенаторов, но губить воина, да еще по наущению человека, никаких воинских заслуг не имеющего? Никогда! Отсюда и такой решительный указ в защиту легатов. Те, кто командует легионами, неприкосновенны для всякого рода доносителей, цену которым Тиберий конечно же знал прекрасно. Да, крайне неосторожно затронул префект в Тиберии «военную косточку»! Встревоженный Сеян, должно быть, попытался перейти к решительным действиям по захвату власти, но здесь в дело вмешалась ненавидевшая его по вполне понятным причинам бабушка Гая Антония. Она написала Тиберию подробнейшее письмо, в котором сообщала о задуманном Сеяном покушении на жизнь императора. Возможно, ей удалось раздобыть действительные сведения о зловещих планах префекта претория. Преданнейший из слуг Антонии Паллас доставил разоблачительное послание Тиберию, тот воспринял его самым серьезным образом и немедленно принял меры {170}. Помимо письма Антонии Тиберий получил от некоего Сострия Секунда еще одно донесение о заговоре Сеяна, что окончательно убедило его в необходимости расправы с зарвавшимся неблагодарным фаворитом.

17 октября 31 года Тиберий назначил нового префекта претория Квинта Невия Корда Сертория Макрона. Преторианцам от имени императора выдали по тысяче денариев, дабы обеспечить их верность. В курию, где заседал сенат, явился ничего не подозревающий Сеян, которому посланец Тиберия Меммий Регул сообщил, что в письме сенату император просит для него трибунскую власть. Зачитано Регулом в сенате, разумеется, было послание совсем иного содержания, из коего явствовало, что Сеян — преступный заговорщик. Сенат немедленно принял постановление, осуждающее Сеяна. Растерявшийся префект претория не мог оказать никакого сопротивления. Он был схвачен и немедленно казнен {171}.

Столь стремительное падение и бесславная гибель всемогущего, казалось, фаворита настолько потрясла Рим, что город охватило настоящее безумие. Валили статуи Сеяна, уничтожали его изображения, хладное тело его на три дня стало предметом глумления толпы и, только когда добрые римляне пресытились унижением останков того, перед кем совсем недавно трепетали, было сброшено в Тибр.

О творившемся в эти октябрьские дни 31 года кошмаре в Риме бессмертные строки оставил великий Ювенал. Вот отрывок из его, возможно, самой знаменитой X сатиры:

Власть низвергает иных, возбуждая жестокую зависть В людях; и почестей список, пространный и славный, их топит. Падают статуи вслед за канатом, который их тащит, Даже колеса с иной колесницы срубает секира, И неповинным коням нередко ломаются ноги; Вот затрещали огни, и уже под мехами и горном Голову плавят любимца народа: Сеян многомощный Загрохотал; из лица, что вторым во всем мире считалось, Делают кружки теперь, и тазы, и кастрюли, и блюда. Дом свой лавром укрась, побеливши быка покрупнее, На Капитолий веди как жертву: там тащат Сеяна Крючьями труп напоказ. Все довольны. «Вот губы, вот рожа! Ну и Сеян! Никогда, если сколько-нибудь мне поверишь, Я не любил его. Но от какого он пал преступленья? Кто же донес? И какие следы? И кто был свидетель?» — «Вовсе не то: большое письмо пришло из Капреи, Важное». — «Так, понимаю, все ясно. Но что же творится С этой толпой?» — «За счастьем бежит, как всегда, ненавидя Падших. И той же толпой, когда бы Судьба улыбнулась Этому туску, когда б Тиберия легкую старость Кто придавил, — ею тотчас Сеян был бы Августом назван. Этот народ уж давно, с той поры, как свои голоса мы Не продаем, все заботы забыл, и Рим, что когда-то Все раздавал: легионы, и власть, и ликторов связки, Сдержан теперь и о двух лишь вещах беспокойно мечтает: Хлеба и зрелищ!» — «Грозит, наверное, многим уж гибель!» — «Да, без сомненья: ведь печь велика. Где жертвенник Марса, Встретился мне мой Бруттидий, совсем побледневший, бедняга. Как я боюсь, что Аякс побежденный примерно накажет Нас за плохую защиту! Бежим поскорее, покуда Труп на прибрежье лежит и недруга Цезаря — пяткой! Пусть только смотрят рабы, чтобы кто отказаться не вздумал. Не потащил, ухватив за шею, на суд господина». Вот как болтали тогда о Сеяне и тайно шептались. Хочешь ли ты, как Сеян, быть приветствуем, так же быть в силе, Этих на кресла сажать курульные ради почета. Тем войсковую команду давать, императорским зваться Опекуном, пока сам пребывает на тесной Капрее, С кучкой халдеев? Ты хочешь, конечно, конвоя и копий, Всадников лучших и войск в столице, — не правда ли, хочешь? Хочется власти и тем, кто совсем убивать не хотел бы. Что — настолько блестяще и счастливо в жизни, что мера Радостных этих вещей равнялась бы мере несчастий? Что предпочтешь ты — одеться в претекоту хотя бы Сеяна Или начальством в Фиденах и Габиях быть деревенским, Жалким эдилом служить в захолустье улубрском и кружки Неполномерные бить, учиняя над ними расправу? Стало быть, ты признаешь, — неизвестным осталось Сеяну То, чего надо желать; добиваясь почета не в меру, К власти чрезмерной стремясь, готовил себе он ступени Многие башни высокой, откуда падение глубже В пропасть бездонную, как от толчка развалилась постройка. Что погубило Помпея и Красса и что — триумвира, Им укрощенных квиритов однажды приведшего к плети? Высшее место, конечно, добытое хитрым искусством, Слишком большие желанья: им вняли коварные боги {172}.

Ювенал глубже всех понял суть происшедшего. Не преступления погубили Сеяна, но слишком большие желания. Желания власти. А отвращение здесь вызывает не казненный преступник — преступник с точки зрения императора, а скудоумная злобная толпа, готовая глумиться над всяким павшим, особенно если до этого перед ним трепетала. Перехитри Сеян Тиберия — толпа терзала бы другой труп, другого бы славословила, но было бы все это точно так же омерзительно.