Филипп Орлеанский. Регент - Филипп Эрланже Страница 44

От союза с Россией к проблеме Испании (январь 1717 — январь 1718)

Регент поцеловал официальный экземпляр договора, подписанного в Гааге, словно талисман, охраняющий его от всякого зла. Какое-то время он даже верил в чудо: при дворе никто не молвил и слова поперек, министры притихли, Лоу с сияющей улыбкой докладывал своему покровителю об успехах банка.

Но радость была недолгой. Филипп, только-только избавившийся от старых врагов, увидел, как поднимает голову новый противник, которому он сам вложил оружие в руку.

Парламент, превратившийся в блюстителя порядка в королевстве, горел желанием доказать свою власть, а сделать это было возможно только противопоставив себя правительству. Ноай, которого тревожили успехи Лоу, решил использовать честолюбие этого человека, чтобы добиться для себя поста премьер-министра, своей заветной мечты. Когда Вуазана хватил апоплексический удар, герцог де Ноай просит регента назначить канцлером своего друга Дагессо, слепо преданного интересам судейского сословия. Филипп неосторожно соглашается и с этой минуты не знает покоя.

Парламент, подхлестываемый президентом, знакомится с мемуарами де Реца и, беря пример с этого участника Фронды, объявляет правительству непримиримую войну. Всевозможные придирки, замечания, превышение полномочий, отказ регистрировать указы — таков далеко не полный перечень средств, при помощи которых судьи пытались присвоить роль Палаты общин. Под прикрытием канцлера, Ноай лицемерно строил из себя миротворца. Его потворство и вынужденная слабость герцога Орлеанского только распаляли членов парламента, которые, совсем потеряв чувство меры, требовали для себя права во время торжественных церемоний идти впереди короля.

Такое поведение парламента служит примером еще одному противнику регента. Герцог Бурбонский, вероломный и алчный, как его мать, не унаследовал ни ее ума, ни ее красоты. Глупый до крайности, этот второй наследный принц, тем не менее, прекрасно направлял свою судьбу, восполняя недоданное ему природой за счет жестокости, обеспечившей ему небывалое для его двадцати пяти лет уважение.

Герцог Бурбонский хотел отобрать у герцога Менского расшитую лилиями мантию, чтобы самому занять пост суперинтенданта, отвечающего за образование короля. Конде и Конти 2 августа 1716 года подписали меморандум, в котором требовали, чтобы побочные дети были лишены прав. В феврале 1717 года к ним присоединились герцоги.

По целому ряду причин Филипп не хотел наносить удар по своим сводным братьям. На то имелись политические резоны: было опасно будить ненависть придворных и доверять воспитание Людовика XV младшему представителю вырождающегося дома Конде, а также причины сентиментальные: принц любил графа Тулузского и боялся крика герцогини Орлеанской. Но герцог Бурбонский показал свои молодые зубы и открыто пригрозил, что перейдет на сторону противников регента. Регент уступил.

Все это сильно возбудило придворных. Герцогиня Менская, прийдя в ярость, забросила свой театр и день и ночь размахивала дворянскими грамотами, но сумела привлечь на свою сторону лишь группку придворных, выразивших намерение представить вопрос на рассмотрение Генеральных штатов.

Совет по регентству 1 июля лишает побочных детей права наследовать престол и права считаться принцами крови.

В ответ герцогиня Менская приезжает с двумя детьми в Пале-Рояль и заявляет герцогу Орлеанскому, что «она научит их помнить прошлое и воспитает в них желание отомстить за нанесенное оскорбление».

В разгар этих интриг неожиданно приехал русский царь — в странном платье, в смешном парике, с приступами эпилепсии, нервным тиком, с шутами и пьяными лакеями. Регент с удовольствием избежал бы этого визита, который пришелся так некстати, но договоренность о нем была достигнута еще Людовиком XIV. А раз его нельзя было избежать, оставалось любезно разыгрывать роль Короля-Солнце.

Петр Великий суровым взглядом окидывает это очаровательное общество, близящееся разложение которого он угадывает. К великому ужасу Вильруа, он сжимает в объятиях Людовика XV, затем так же крепко обнимает застывшего истуканом Ришелье. Его могучая фигура мелькает то в Ботаническом саду, то в Арсенале, то во Дворце инвалидов, то в Нотр-Дам.

Царь предложил регенту заменить поверженного противника России — Швецию, которая со времен Густава Адольфа выполняла роль защитника интересов Франции на севере Европы. Взамен он хотел получить субсидии, ранее предоставлявшиеся Карлу XII. Помимо Тройственного союза, заключенного в Гааге, принцу предлагался союз четырех стран, включая Австрию, который обезопасил бы его на случай резкого изменения политики Англии.

Окружение герцога Орлеанского пришло в восторг от такого проекта, который Сен-Симон рассматривал как начало франко-русского альянса.

Однако Филипп, боясь вызвать подозрения Георга I, вел себя более осторожно. Обстоятельства отнюдь не требовали, чтобы Франция искала поддержку на севере, когда немецкая угроза была слишком очевидна. Вместе с тем, верный заветам Людовика XIV, регент мечтал покончить с давней враждой Бурбонов и Габсбургов.

Герцог Орлеанский, как всегда любезный и обходительный, несколько недель уходил от четкого ответа. В конце концов была достигнута договоренность о том, что Россия и Пруссия выступают гарантами Утрехтского мира, Франция выступает посредником для разрешения запутанного балтийского вопроса, и только после этого между двумя странами начнутся переговоры по экономическим вопросам. Все это было изложено в договоре, подписанном в Амстердаме Шатенефом, после чего в Россию отправился де Кампредон в качестве полномочного представителя и консул Бильярде. Так начались отношения между Россией и Францией.

Противники регента упрекали его, что он не пошел полностью навстречу предложениям Петра Великого, и тридцать лет спустя Сен-Симон именно в этом увидит исток всех неудач Франции в XVIII веке.

Филипп V был жестоко разочарован, узнав, что, несмотря на сделанные ему авансы, Георг I заключил союз с герцогом Орлеанским и с императором. Любой другой министр был бы тут же уволен после подобного провала, но не ловкий Альберони. Раз не удалось договориться с Георгом, то Испания объединит всех его врагов, начиная с Якова Стюарта и кончая русским царем, которого она помирит со шведами. По натуре склонный к авантюризму, Карл XII обрушится на Шотландию и восстановит там династию Стюартов; тем временем мадьярский герой Ракоши поднимет восстание в Венгрии и парализует действия императора. С Георгом I будет покончено, без его поддержки регент не удержится у власти, и Франция наконец-то раскроет объятия внуку Людовика XIV, которому тогда не составит труда заполучить Италию.

Химера? Безумие? Отнюдь — если бы Альберони удалось спокойно осуществить этот план. Но, к счастью для всего мира, авантюристу приходилось потакать слепым страстям их Католических величеств.

После того как у королевы родился сын дон Карлос, она, забыв чувство меры, стремилась тут же, не теряя ни дня, сложить к изножию его колыбели Неаполь, Сардинию, Сицилию, а затем и Тоскану с Пармой. Когда император бросил в тюрьму Великого инквизитора, который, забыв об осторожности, проезжал через Милан, у королевы вырвался возглас радости: сам Карл VI давал королю Испании повод нарушить соблюдавшееся уже три года перемирие и послать свой новый флот на завоевание Аппенинского полуострова. Пусть вся Европа погибнет — но дон Карлос получит корону!