1612. Все было не так! - Дмитрий Винтер Страница 45

Однако, когда на другой день москвичи известили сторонников «вора» о сведении Шуйского и потребовали исполнения своей части договора, то «тушинцы» нарушили свое обещание, ответив так: «Дурно, что вы не помните крестного целования своему государю, а мы за своего помереть рады». По некоторым сведениям, совет «тушинцам» так «развести» москвичей дал не кто иной, как хорошо известный по событиям 1611–1612 гг. князь Дмитрий Трубецкой [500].

После этого многие в Москве стали раскаиваться в свержении Шуйского, а патриарх Гермоген прямо требовал его реставрации, и возникла партия, желавшая вернуть ему престол. Шуйский же и его люди стали подговаривать стрельцов (которых тогда в столице насчитывалось до восьми тысяч) произвести дворцовый переворот в его пользу. Тогда организаторы переворота, подговорив иеромонахов Чудова монастыря, насильно постригли Шуйского в монахи (19 июля), чтобы лишить права на корону. Пострижение было именно насильственным, даже без видимости добровольности, как в случае, например, с Ф.Н. Романовым при Борисе Годунове: дошло до того, что, когда Шуйского, согласно принятому церемониалу пострига, спросили, хочет ли он по доброй воле принять схиму, царь громко завопил: «Не хочу!»; тогда ему зажали рот, и некто князь Тюфякин за него произнес монашеский обет. Патриарх Гермоген возмутился таким беззаконием и объявил, что считает: Шуйский по-прежнему царь, а иноком стал теперь князь Тюфякин [501].

После свержения Шуйского власть перешла к совету семи бояр; это правительство так и назвали – Семибоярщина. Имя это на долгие годы стало нарицательным, причем в сугубо отрицательном смысле. Особенно это было характерно для сталинского времени. Н.П. Кончаловская в стихотворной истории Москвы для детей «Наша древняя столица» характеризовала это правительство так: «Семибоярщина была /Правительством, угодным /Полякам, шведам, королям, /Чужим вельможным панам, /Своим предателям-князьям /И всем соседним странам».

В.Д. Чарушников уже в наше время считает, что «боярам (из Семибоярщины) хотелось жить как польским панам, фактически независимым в своих вотчинах» [502], что, как представляется, является сильным преувеличением, хотя каких-то гарантий от произвола власти после уроков истории, связанных с Опричниной и последовавшими за ней событиями, они, безусловно, хотели бы. Полонофилия же части российской верхушки, распространение польских слов (вплоть до Екатерины II русское дворянство называло себя «шляхтой». – Д.В.) – факт бесспорный [503]. Но вернемся к характеристике Кончаловской.

Начнем с того, что непонятно, как можно быть угодным одновременно полякам и шведам – непримиримым врагам, а тем более «всем соседним странам», имевшим самые разные интересы. То есть поживиться за счет попавшей в тяжелое положение страны желающих всегда хватает, и Россия Смутного времени исключением не стала, но угодить всем таким желающим сразу самое антинациональное правительство не может, как бы оно того ни хотело.

Но не будем чрезмерно строги к Наталье Петровне – в конце концов, писалось это в 1947 г. (к 800-летию Москвы), когда такие несоответствия не принято было замечать. Так, в фильме 1939 г. «Минин и Пожарский» в составе армии гетмана Ходкевича действует отряд шведских наемников – а на самом деле Польша и Швеция были, как сказано, непримиримыми врагами. Вот наемники немецкие и венгерские там были, однако фильм вышел на экраны уже после подписания пакта Молотова – Риббентропа, так что упоминать в таком негативном ключе немцев и их союзников венгров стало, как бы мы сейчас сказали, неполиткорректно.

Отметим еще, что даже при Сталине Кончаловская осмелилась написать об Опричнине Ивана Грозного то, о чем я говорил в начале книги – что опричники разоряли страну, поскольку в своих поместьях были временщиками, а не хозяевами, и соответственно стремились только обобрать крестьянина как липку («И нес мужик в короткий срок /То, что боярину он мог /Отдать в десятилетье»). Восстановила она историческую правду и по поводу иностранных наемников в войске Ходкевича («Воевать на Русь огромную /Шли поляки не одни: /Немцев, венгров силу темную /За собой вели они»). Впрочем, тут уже мотивы были связаны с Великой Отечественной – даже терминология та же («Страна огромная… сила темная»). А мы присмотримся лучше к членам Семибоярщины и с удивлением обнаружим, что они не были такими уж аморальными типами, готовыми торговать страной оптом и в розницу.

Начнем с главы этого правительства – князя Мстиславского («Семибоярщины главарь – /Предатель князь Мстиславский /Богаче стал, чем русский царь, /Под королевской лаской»). Однако власть передавалась Мстиславскому лишь временно, до того времени, «пока Богу не будет угодно дать Москве государя» (то есть, очевидно, пока такового «всей землей» не изберут. – Д.В.) [504].

Добавим еще, что Мстиславский до того честно служил и Борису Годунову – его карьера началась с участия в отражении набега крымчаков на Москву в 1591 г. [505]Отметим, что, став царем, Годунов запретил ему, как и Василию Шуйскому, жениться. Служил Мстиславский и Шуйскому. Кстати, во время выборов царя в мае 1606 г. первоначально царем хотели выбрать именно Мстиславского, но он отказался от этой чести «по причине редкой щепетильности и порядочности» (может быть, чересчур восторженная характеристика, однако факт остается фактом: Мстиславский, как Рюрикович, имел на трон не меньше прав, чем Шуйский. – Д.В.) [506], а Семибоярщину возглавил только для того, чтобы до прихода на царство Владислава в стране была (помимо Тушинского вора) хоть какая-то власть [507].

Хранил верность Василию Шуйскому вплоть до лета 1610 г. и Иван Никитич Романов – брат Федора-Филарета [508]. Я уже не говорю еще об одном из «семи бояр» – Ф.И. Шереметеве, который, как уже говорилось, возможно, даже превосходил по своим заслугам в борьбе с «вором» и не только с ним (т. е. с врагами Шуйского) самого М.В. Скопина-Шуйского. Осенью 1612 г. он вошел в новое Временное правительство, созданное Мининым и Пожарским [509], что само по себе говорит о его безупречной репутации.