Бит Отель. Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957-1963 - Барри Майлз Страница 45

Теперь, когда Аллен уехал, Грегори, естественно, стал чаще видеться с Биллом. Конечно же, Грегори перепробовал весь кокаин, который появлялся, когда приходили Стерн или Фиппс, но, как и Аллен, никогда не принимал большую дозу и не употреблял его достаточно регулярно, чтобы стать наркоманом. Билл же, напротив, теперь был законченным наркоманом и постоянно употреблял героин. В таких обстоятельствах неудивительно, что и Грегори скоро стал наркоманом. Когда Грегори спросил у Билла, можно ли и ему взять немного, Билл ответил: «Да, но это яд, Грегори».

В Париже Грегори и Биллу пришла в голову идея открыть магазин, который бы назывался «Интерпол»: «Поэт становится полицейским». Грегори рассказал Аллену, что магазин планировалось наполнить «самой грязной, порочной, вульгарной, хлюпающей, невероятной дрянью»: «Мы хотели быть абсолютно свободны от предрассудков». Они планировали снабжать людей информацией, которая появлялась по героину, особенно информировать их об изменениях в законодательствах: к примеру, о том, что в Испании теперь нужен рецепт на опиат «Диосан», или о том, что некоторые наркотики теперь продаются во Франции под другими названиями. Это должно было быть местом самой передовой прессы, но, что неудивительно, эта идея так никогда и не воплотилась в жизнь. Несомненно, это стало бы сенсацией, в особенности потому, что планировалось освещать выход книг, «написанных джанки, наркоманами, дебилами с глазами, скошенными к переносице, нескладехами с огромными ступнями»: «Мы будем хвалить, кричать и славить всяческую желчность и опускать, критиковать, осуждать все, имеющее отношение к светским приличиям и белым воротничкам».

Грегори провел бурное лето и умудрился рассориться со многими обитателями отеля, в том числе с Гаем Карлоффом, который запретил обращаться к нему или к его подруге. Грегори даже как-то умудрился подраться. Он рассказал подробности Аллену: «Как-то вечером, когда я был пьян, Дейв Макадаме принялся допекать меня тем, что я якобы не понимаю страданий негров, или чем-то подобным. Короче, я ответил ему, что терпеть не могу народы, которые вечно во все вмешиваются, евреев, негров, итальянцев, и тут ко мне подошла какая-то скотина и, полагая, что я и в самом деле ненавижу евреев, язвительно вылила мне на голову кружку пива. Я поднялся и первый раз за долгое время избил кого-то, я снова и снова бил его ногами, а он был большим и не ударил меня, они оттащили меня, а я был рад, потому что теперь все стали меня спрашивать про битников, так что я не ушел». Грегори завладел комнатой номер 41 и наконец-то купил себе небольшую газовую плитку, теперь он мог готовить себе сам и не обедать каждый раз где-то на улице.

В августе Грегори работал над «Бомбой», 23 августа он написал Аллену: «Я, кстати, закончил „Бомбу“, и Paris Review почти точно возьмет ее… Пришлось повозиться с концом, не знал, надо ли сделать так, чтобы закончилось все радостно, светло или горько, я решил все-таки что надо, чтобы было горько…» Грегори отправил поэму в «Айзиз», оксфордский литературный журнал «Поэтический Лондон» и в Evergreen Review, но ни одно из изданий она не заинтересовала. Джордж Уитмен сказал, что Mistral может выпустить ее буклетом, но из этой идеи так ничего и не получилось. Так и вышло, что буклет в форме ядерного гриба, который выпустил Ферлингетти, стал первой публикацией поэмы. Грегори отправил ее Аллену и попросил сделать так, чтобы ее напечатали. «Надо, чтобы ее напечатали в Нью-Йорке… это очень достойная поэма, я над ней потрудился».

Вернувшись в Париж, Билл наведался к Жаку Стерну. Дини, жена Стерна, вышвырнула того вон, и Стерн попросил Билла сходить на улицу Цирк в качестве посредника по бракоразводному процессу или, возможно, добиться мира. Главное же заключалось в том, что Билл должен был пробраться в библиотеку и тайно стащить несколько небольших по размеру книг Мольера, это было первое издание, и стоило оно очень дорого. Биллу было не очень-то приятно выполнять подобную миссию, но Жак сделал для него много хорошего, и он чувствовал, что обязан ему. Он отправился к Дини, которая к этому времени уже очень хорошо его знала, она в первую же секунду раскусила их план и заявила Биллу, не успевшему сказать и двух слов, что он явился только затем, чтобы забрать книги Мольера. Когда Билл вернулся, Жак был взбешен и стал обзывать его самыми последними словами. Билл хладнокровно выслушал все оскорбления и не рассорился с ним, он привык к частым перепадам настроения у Жака, его вспышкам раздражения и обидчивому характеру. Кстати, вскоре после этого Жак позвал Билла с собой в Лондон, где собирался лечиться от героиновой зависимости апоморфином.

В октябре Стерн снял дом номер 2 на Мэнсфилд-стрит, в двух шагах от Гарлей-стрит, и написал Биллу, приглашая его к себе. Зависимость Билла усилилась, и он знал, что ему надо лечиться, хотя, как обычно, полагал, что справится сам. Он утверждал, что изобрел систему, при помощи которой легко преодолевал депрессию, возникавшую после укола, и мог управлять своим настроением.

Для Билла не существовало четкой границы между сном и бодрствованием, вероятнее всего, потому, что из-за употребления тех или иных наркотиков его бодрствование было похоже на сон. Психоанализ в сочетании с героиновой зависимостью привел к тому, что взор Билла почти всегда был обращен внутрь, он почти постоянно находился словно во сне. Он даже начал думать, что жизнь и есть сон и что по-настоящему мощное сновидение ничто не властно прервать. Для него эти два состояния представлялись двумя сообщающимися действительностями, которые могли влиять и влияли друг на друга. Он верил, что однажды вечером ему почудится, что у него в кармане появились деньги, и он наколдует героин с опием. Абсолютно уверенный в этом, на следующий день он проснулся абсолютно больной и без гроша в кармане, но тут пришел Бернард Фречтмен и дал ему большой шарик опия, другой приятель настоял на том, чтобы он одолжил у него 10 000 франков, и тут же возник торговец героином, который, вне всякого сомнения, почуял деньги. Билл писал Аллену: «У меня теперь почти постоянно видения».

Как бы там ни было, теперь его зависимость было просто необходимо лечить. Билл проклинал апоморфиновое лечение, но единственным человеком, который лечил этим методом, был доктор Дент в Лондоне (он уже один раз вылечил Билла еще до 1955 г.). Билл принялся паковать чемоданы.

Стерн велел ему сходить на улицу Цирк и взять 200 долларов у Дини, а потом приехать к нему в Лондон и пройти курс лечения. Тогда у доктора Дента было только два пациента, и Билл писал в Танжер своему старому приятелю Полу Боулзу, что «там не было алкоголиков, роняющих престиж заведения». Билл со Стерном решили остаться в Лондоне, пока оба полностью не поправятся, но Стерна так сильно тянул героин, что очень скоро Билл уже забирал в красной лондонской телефонной будке припрятанный там наркоторговцем для него порошок. Однако когда Билл вернулся, у Стерна случился один из его перепадов настроения. Об этом происшествии вспоминает Уильям: «Он назвал меня жуликом и заявил: „Сукин сын, ты обманул меня! Ты прокрался к Дини и выудил у нее две сотни долларов“. Он продолжал обвинять меня в этом и сказал, чтобы я убирался. И вышел. Я собрал свои шмотки и сел писать ему прощальную записку. Я написал: „Назвав меня жуликом, ты совершил одну из самых больших ошибок с тех пор, как Тайрон Пауэр сыграл Джесси Джеймса.“ [55] Я вышел на улицу и увидел заголовок в Evening Standard: Тайрон Пауэр умер в Мадриде. Помню, что через несколько дней увидел его фотографию в журнале, сделанную за несколько часов до смерти: ребята, смерть уже стояла в его глазах».