Гиляровский - Алексей Митрофанов Страница 45

Только после этого тему затмения, Менделеева и шара можно было со спокойной совестью закрыть.

* * *

Писатель Н.Д. Телешов упоминал о первой встрече с Гиляровским, состоявшейся в 1887 году: «Подошел Гиляровский — познакомились. Он был во фраке, с георгиевской ленточкой в петлице. В одной руке держал открытую серебряную табакерку, другой рукой посылал кому-то через всю комнату привет, говорил Чехову рассеянно что-то рифмованное и веселое и глядел на меня в то же время, но меня, кажется, не замечал, занятый чем-то иным. Не успели мы и двух слов сказать для первого знакомства, как загремела опять музыка, и меня, как молодого человека, утащили танцевать».

Гиляровский тогда тоже был человеком не старым. Но танцевать не пошел — искал, с кем бы сразиться в «стуколку» — незамысловатую карточную игру.

В середине же 1880-х наш герой всерьез начал писать рассказы. Подтолкнул его писатель Глеб Успенский, которому Владимир Алексеевич прочитал свой очерк «Обреченные» (о ярославском белильном заводе). Глеб Иванович сказал:

— Ведь это золото! Чего ты свои репортерские заметки лупишь. Ведь ты из глубины вышел, где никто не бывал, пиши, пиши очерки жизни! Пиши, что видел…

И Гиляровский принялся писательствовать. Тем более что факты шли ему, как говорится, прямо в руки. Вот, например, как возник рассказ «Человек и собака»: «Как-то проходил поздно осенью по Александровскому саду. Тихо. Молодой снежок забелил землю. На лавочке сидел нищий, жевал хлеб и кормил собачку, точь-в-точь лисичка. Разговорились. Оказался отставной солдат. Делал турецкую кампанию. Потом под суд попал… за промотание казенных вещей…

— Уж и вещи: шинелишка трепана, руль цена, да сапоги старые, в коих Балканы переваливал… Просидел четыре года, выпустили с волчьим билетом: ни тебе работы, ни тебе ночлега. Жил в подвале под стеной… Спасибо, собака Лиска грела.

А через несколько дней одна из московских газет коротко сообщила, что на льду Москвы-реки «…усмотрен занесенный снегом, неизвестно кому принадлежащий труп, по-видимому, солдатского звания, в лохмотьях». Вспомнился солдат из Александровского сада, не он ли? Написал рассказ „Человек и собака“».

В 1887 году вышел первый сборник рассказов Гиляровского «Трущобные люди». И тираж этой книги сразу же был арестован. Никаких проблем для автора это не создавало. Но сработало на пользу имиджу — либерал, автор запрещенной книжки.

Знакомые — Антон Павлович Чехов, Глеб Успенский и Яков Полонский — принялись ходатайствовать перед начальством. Но оно было неумолимо. Главный цензор вынес свой вердикт: «Книга производит удручающее впечатление, заставляет слишком задуматься, обвиняет общество в том, что оно создает трущобы».

Было решение сжечь книгу, весь тираж. Кстати, он был невелик — всего 1800 экземпляров.

* * *

Жгли книгу во дворе Сущевской части. Самой, пожалуй, знаменитой и колоритной из учреждений этой специализации. В наши дни осталось только два таких сооружения. Одна, Сокольническая, находится рядом с метро «Сокольники», другая же, Сущевская — на Селезневской улице, 11. Почему-то именно о последней складывались легенды.

Подобные здания с каланчами были рассредоточены по всей Москве. Они одновременно выполняли правоохранительную и противопожарную функции. Собственно здание служило в основном задачам полицейским, а каланча — пожарным.

Каланча была овеяна романтикой. Андрей Белый писал о ней в стихотворении:

Под каланчами могли бы встречаться влюбленные, если бы не нижние полицейские службы. Точнее говоря, вовсе не романтичные арестантские покои. В частности, здесь, в Сущевской части в разное время содержались такие знаменитости, как игуменья Митрофания (она обвинялась в мошенничестве) и Владимир Владимирович Маяковский. Впрочем, поэт по этому поводу не слишком печалился. Он сообщал своей сестре на волю: «Дорогая Люда… Сижу опять в Сущевке, в камере нас три человека, кормят или, вернее, кормимся очень хорошо».

Для полного счастья юному поэту не хватало только книг и рисовальных принадлежностей. Их-то он и просил передать.

Правда, далеко не все узники этих камер относились к заключению столь философски. Многие пытались выбраться отсюда любыми способами. Раз, например, в газетах появилось вот такое сообщение: «24 февраля в Сущевском полицейском доме трое арестантов, крестьяне Алексей Румянцев, Константин Монахов и Василий Светцов, взломав пол в чулане, спустились через проделанное ими отверстие в выгребную яму, откуда выбрались во двор и скрылись».

Но главное, что именно сотрудники Сущевской части создали прецеденты, ставшие впоследствии серьезнейшими институтами. В частности, в 1911 году купец Николай Алексеев оставил свой автомобиль марки «Бенц» на дороге, перекрыв выход из храма. По окончании службы богомольцы испытывали неудобства при выходе, за что околоточный надзиратель Сущевской полицейской части Дмитрий Быков наложил на нарушителя немалый штраф — видимо, первый в Москве штраф за незаконную парковку.

Здесь же было принято одно из исторических решений — «городового вице-унтер-офицера Егорова за пьянство и буйство во время несения постовой службы посадить на хлеб и воду на две недели, пожарного служителя Коноплева за небрежное и жестокое обращение с лошадью и оскорбление унтер-офицера — наказать 140 ударами розог».

Сейчас подобными вещами ведает целое подразделение — служба собственной безопасности ГУВД.

Здесь же в 1898 году, по приказу обер-полицмейстера за номером 117 была организована первая в городе Станция скорой помощи. В распоряжении врачей была всего одна карета (притом в буквальном смысле, на гужевой тяге), на которой выезжала бригада из трех специалистов — врача, фельдшера и санитара. Правда, вызов принимался только у должностных лиц — у дворника, к примеру, или у ночного сторожа, и только по поводу несчастных случаев на улицах.

Так случилось, что именно этой части было суждено войти в историю сожжением неблагонадежных книг, в том числе и книг нашего героя. Последнее в истории Москвы книжное аутодафе произошло в 1888 году, и это был труд Гиляровского «Трущобные люди». Автор вспоминал: «С заднего двора поднимался дым. Там, около садика, толпа пожарных и мальчишек. Снег кругом был покрыт сажей и клочками бумаги. В печи догорала последняя куча бумаги: ее шевелил кочергой пожарный. Пахло гарью и керосином, которым пропитался снег около печи».

После случая с «Трущобными людьми» такие акции сменились банальной переработкой нехороших книг в бумажную бесформенную массу. А наш герой вошел в историю как автор последней из сожженных русских книг.

Правда, он смирился со своей печальной участью не сразу. Поначалу попытался ходатайствовать, интриговать. Поехал в Петербург, в цензурный комитет, наводил справки, подавал прошение. В результате нашего героя принял сам помощник начальника главного управления рассматривания — была в те времена такая должность. Правда, Владимир Алексеевич хотел пойти к самому первому лицу, к начальнику. Но не сложилось.