Крымское ханство в XVIII веке - Василий Смирнов Страница 45

Французы, доселе больше всех подстрекавшие Турцию к войне с Россией, теперь, напротив, всячески старались отвратить эту войну и предлагали свое посредничество к полному умиротворению враждующих. К этому их побуждали собственные натянутые отношения по поводу американского вопроса с Англией, с которой Россия находилась в согласии. Пруссия и Австрия слишком были заняты своими счетами, готовые всякую минуту схватиться между собой, и потому также не могли деятельно вмешаться в крымский вопрос, да притом каждой из них хотелось иметь на своей стороне Россию. Благодаря такому стечению обстоятельств у России был открытый путь идти к своей цели, не опасаясь помехи со стороны других европейских держав.

У турок же все как-то дело не клеилось, когда они отваживались на решительный шаг в оказании помощи татарам. Весной, в ребиу-ль-ахыре 1192 года (май 1778), турецкий флот, нагруженный войсками и снарядами, выступил из адмиралтейства и готов был пуститься в Черное море, но вынужденно стал на якорь перед Бишик-Ташем в ожидании попутного ветра. А ветер, как нарочно, дул противный в течение более сорока дней. В это время случилось быть в Стамбуле одному из почтенных людей города Медины — Абу-т-Тайбу-эфенди, слывшему хорошим чтецом творения Бухари [153]. Этого благочестивого мужа с шестью или семью товарищами пригласили в султанский сарай. Его величество султан Абдул-Хамид I тоже являлся на это чтение и, внимая ему, предавался молитве. Еще не прочитали и половины Бухари, как свершилось чудо: подул попутный ветер, и оттоманский флот двинулся, куда ему было надобно. Прибыв в Синоп, капудан-паша свиделся там с сераскер-пашой, и они оба вместе оттуда отплыли 14 реджеба (9 августа), а через день достигли уже вод, омывающих соседние с Крымом крепости Сугуджук (Суджук) и Анапу. По данной им инструкции они послали оттуда русским письмо такого содержания: «Коли татары свободны, то нет надобности русскому войску собираться в Крыму, а русскому флоту крейсировать в Черном море. Вы говорите, что вас татары пригласили; а в Порту до настоящего момента от крымцев, от жителей Тамани, Кубани и их окрестностей, а также от Чингизидских султанов, от эмиров, от разных племен и родов пришло более сорока — пятидесяти махзаров, в которых они жалуются на вас и на Шагин-Герая и умоляют имама всех мусульман и калифа всех единобожников о помощи. Так как их необходимо спасти, то вот мы и командированы от падишаха с войском и флотом. Мы готовы двинуться; а так как при теперешних обстоятельствах цель Высокой Державы состоит лишь в умиротворении, то мы не стреляем по вашим войскам ни из пушек, ни из ружей. Но если вашими войсками будет оказано сопротивление нашему приближению, чтобы набрать воды, то вы будете причиной долженствующих произойти отсюда дурных последствий. Пока еще исламские войска не ступали ногой на границы русской державы, а в том, что они пойдут во владения татар, которые по силе высочайшего договора и святого закона признаны как бы в духовном подданстве всеобщего калифата, нарушения мира не будет».

Когда привезшим это письмо людям, по прибытии в Крым, со стороны русских было заявлено, что они должны выдержать сорокадневный карантин, то очевидно было, что если бы турки стали подходить куда-либо в Крыму для запаса воды, русские бы под этим предлогом стали им противиться; в случае же, если бы турки прибегли к силе, то это было бы casus belli. Сераскер и капудан-паша так и донесли об этом Двери Счастья, испрашивая дальнейших распоряжений. Но так как сановники Высокой Державы сами колебались, не зная что предпочесть — мир или войну, то капудан-паша был уполномочен сам покончить дело миром с русскими.

От русского правительства дано было знать Порте, что оно не желает допустить каких-либо переговоров в Крыму. Наконец капудан-паше и сераскеру послано было из Порты предписание прямо направиться в Крым или в Тамань и, если они не встретят сопротивления со стороны русских, там где-нибудь расположиться лагерем и сторожить; если же от русских последует противодействие, то, положась на Бога и Пророка, приступить к завоеванию того пункта, куда они пойдут. Но еще до получения ими фирмана они отплыли из-под Сугуджука и направились к Крыму. Близ Кафы они повстречались с русской эскадрой, которая самым дружественным образом следовала за ними. Когда же турецкий флот, подойдя к Кафе, думал было высадить войско и отыскать место, где бы можно было укрепиться, то русские заявили протест против этой высадки под предлогом чумы и сказали, что необходимо дать об этом знать их генералу, который находился за три станции оттуда. Пока сераскер-паша и капудан-паша дожидались прибытия известия от генерала, поднялись ужасные осенние бури, и флот должен был поскорее уйти из-под Кафы и в первых числах рамазана (конец сентября) принужден был войти в Синопскую гавань. Здесь он получил приказание идти из Синопа домой, и 20 рамазана флот был уже в Босфоре, а в конце того же месяца вошел в адмиралтейство. Это безрезультатное возвращение флота сделалось предметом больших разговоров в Стамбуле, где озлобление против русских с каждым днем все увеличивалось, особенно после того, как два матроса бросились однажды на русского посланника с целью убить его, но были задержаны и подвергнуты капуданом-пашой наказанию. Русские купеческие корабли, прежде непривычные турецкому глазу, теперь стали то и дело сновать по Черному морю.

Сообщая в сентябре 1778 года о появлении турецкого флота у крымских берегов и удалении его по случаю моровой язвы у турок Потемкину, Румянцев говорит: «Я бы желал, чтобы сия их попытка на нашу податливость была уже последней, и решились бы тем наши с ними хлопоты». Желание его действительно исполнилось: Порта, не чая для себя ничего полезного в тщетном и нерешительном препирательстве с Россией, стала искать путей к выходу из своего затруднительного положения, в которое поставило ее необдуманное заступничество за крымских татар, и обратилась в конце 1778 года к посредничеству французского посла Сен-При.

Не увлекаясь Неудачами противника, Румянцев в письме к Панину от 4 января 1779 года высказывает мысль, что все еще «в сем кризе дел… потребны скорые и сильные демонстрации противу турок, чтобы их удержать в том положении, до которого они доведены, и отнять у них все способы возмечтать о себе что-либо новое». В этих видах он неустанно продолжал делать военные распоряжения на случай вторичной попытки вторжения в Крым со стороны турок. При этом он зорко следил за ходом внешней политики и хотя скромно говорит про себя в письме к графу Безбородко [154]: «Вы знаете малые мои способности в делах политических, и что я о них судить могу не иначе, как слепой о красках», — тем не менее он верно угадывает формировавшиеся политические комбинации, приведшие к заключению с Портой Айналы-Кавакской конвенции 10 марта 1779 года.

Не будучи в силах нанести какой-либо существенный вред ненавистной России, воинственная партия в Порте тешила себя такими пустяками, как заточение посланцев Шагин-Герая на остров Родос, причем будто бы были «сосланы и три турецкие бабы, две в Галлиполи, а третья в Брусу, которая подала Порте челобитную, изъявляя в оной, что Шагин-Герай есть правоверный магометанин, и потому непристойно его гонять и посылать войско на пролитие невинной крови». Но особенное гонение началось на одного из влиятельных по своему положению сторонников миролюбивой политики относительно России — румелийского кады-эскера Мухаммед-Мюрада-эфенди с сыновьями.