Княгиня - Петер Пранге Страница 46

Лоренцо скромно потупил взор.

— Я человек малозначительный, ваше святейшество. И ничего не смыслю в политических делах. Деяния мои принадлежат лишь к области искусства.

— То есть тебе хочется в Париж?

— Задание, которое намерен поручить мне двор его величества, в высшей степени привлекательно для меня во всех отношениях. Мне поручено изготовить бюст его величества.

Лоренцо не без злорадства отметил раздражение на лице папы, едва тот услышал последнюю фразу. И, безукоризненно выдержав паузу, добавил:

— Лишь одно задание способно затмить предложенное…

— И это? — вопросил папа.

Лоренцо медлил, с одной стороны, чтобы хоть как-то отомстить за нервотрепку ожидания аудиенции, с другой, просто не решаясь выразить в словах свое живейшее желание, к тому же представлявшееся ему в высшей степени трудноосуществимым.

— Так что за задание ты имеешь в виду?

Лоренцо посмотрел прямо в уродливую физиономию папы. Боже, да это просто оскорбление взора! Но он обязан завоевать расположение этого человека, обязан, чего бы это ему ни стоило, — злополучные колокольни иного выбора не оставляли. И, проглотив подкативший к горлу комок, он сказал:

— Статуя вашего святейшества.

По лицу Иннокентия было видно, что ему польстило это предложение. Папа раздумчиво поскреб жиденькую бородку, скрывавшую скорее всего гнойники, затем взмахом руки подозвал к себе лакея и что-то шепнул ему на ухо.

— Нам не хотелось бы принимать такое решение в одиночку, — пояснил он, когда лакей покинул зал.

Лоренцо невольно покосился на двери. Кого же он собрался призвать в советчики? Часом, не Вирджилио Спаду? Это было бы несказанным счастьем — тот благоволил Лоренцо. Но вместо коротышки-монсеньора в зале показалась статная особа — взор, от которого ничто не ускользает, темные с проблесками седины локоны, обрамляющие надменное лицо, — донна Олимпия! И тут Лоренцо с ужасом вспомнил о своем отказе соорудить мавзолей для ее почившего вечным сном супруга. Каким же нерасчетливым ослом он был тогда!

Однако, к вящему удивлению и облегчению Бернини, лицо Олимпии осветила добрая, пожалуй, даже дружелюбная улыбка, он удостоился чести поцеловать руку — награда, в сравнении с которой меркло, ей-богу, и приглашение самого Людовика.

— Позвольте выразить мое глубокое соболезнование по поводу разграбления палаццо Памфили, — напустив на себя скорбь, произнес Лоренцо, прикасаясь губами к ее руке. — Чернь просто обезумела.

Донна Олимпия пожала плечами:

— Это старый обычай, кавальере, вполне простительный и означающий расставание папы с мирскими благами. Кроме того, — добавила она с преисполненной значимости миной, — палаццо давно нуждался в срочном ремонте.

Лоренцо насторожился. Это что же, намек на какое-то поручение? Что касалось расставания самой донны Олимпии с мирскими благами, тот тут еще можно поспорить. Весь город знал, что она на случай положительного решения конклава в пользу кардинала Памфили оставила во дворце лишь ни на что не годную рухлядь, а все ценное загодя вывезла в другое место. Кое-кто даже утверждал, что она пообещала щедро одарить самих кардиналов, в качестве награды предложив себя. Сам Лоренцо вряд ли устоял бы перед подобным искусом, хотя лучшие годы донны Олимпии давно принадлежали истории.

— Как бы то ни было, княгиня, потери ужасны. Вероятно, статуя его святейшества могла бы в какой то мере восполнить их? Для меня это была бы великая честь, и, если подобное намерение имеется или возникнет в будущем, я с радостью предпочел бы воплотить в жизнь его, чем последовать приглашению в Париж.

— Говорите, предпочли бы, кавальере?

Донна Олимпия недоверчиво наморщила лоб.

— Без каких-либо промедлений или колебаний, — принялся уверять ее Лоренцо, подняв для пущей важности правую руку. — Клянусь, что нога моя не опустится на землю Франции, если вы мне так повелите:

— А разве для этого необходимо повеление?

— Клятва дана мною безо всяческих оговорок.

Донна Олимпия испытующе посмотрела на него, затем удовлетворенно кивнула:

— Семья Памфили должным образом оценит вашу готовность.

Лоренцо с трудом удержался от самодовольной усмешки. Какой же он все-таки проныра! Страхов по поводу колоколен сильно поубавилось.

— Когда приступить к работе над статуей вашего святейшества? — осведомился Лоренцо.

— Как можно скорее, — ответил Иннокентий, безмолвствовавший с тех пор, как в зале появилась его невестка.

— Может быть, со следующей недели?

— Вполне подойдет. — Папа уже протянул Лоренцо руку с перстнем для целования. — Мой секретарь сообщит вам дату и время.

Лоренцо подступил ближе, и только он собрался преклонить колено, как донна Олимпия вновь подала голос:

— Есть один нюанс, я совершенно о нем забыла — нет, это решительно невозможно.

— Княгиня, простите, в чем дело? — растерянно спросил Бернини. — Боюсь, я не совсем понимаю…

— Если не ошибаюсь, — продолжала она без тени улыбки, — закон римского народа воспрещает возводить памятники ныне здравствующим отцам святой церкви.

Лоренцо испустил вздох облегчения. Ну, уж с этим, с позволения сказать, доводом он как-нибудь разберется! Он уже знал, что говорить в подобном случае.

— Разве может закон этот распространяться на такого папу, как вы, ваше святейшество? Посему не следует лишать народ его законного права увековечить в камне облик вашего святейшества.

К великому изумлению Бернини, донна Олимпия отрицательно покачала головой:

— Вероятно, так считал кое-кто из предшественников его святейшества, однако при новом понтификате закон и порядок вновь станут неотъемлемой частью жизни.

— Верно, — вмешался Иннокентий, — хотя можно было бы подумать об исключении…

— Ни в коем случае! — отрезала донна Олимпия. — Никаких исключений здесь быть не может! Нам предстоит обновить Рим, а сделать это можно лишь после того, как будут очищены авгиевы конюшни прошлого — раз и навсегда.

Она одарила Иннокентия таким взглядом, что тот со вздохом выдал Лоренцо окончательный ответ:

— Боюсь, донна Олимпия все же права. У нас связаны руки.

— В таком случае, насколько я понимаю, — недоверчиво переспросил Лоренцо, — народ Рима будет лишен радости созерцания памятника вашему святейшеству?

Иннокентию ничего не оставалось, кроме как угрюмо кивнуть. Лоренцо надеялся, что папа все же внесет поправку в свое решение, но тот лишь снова протянул ему руку, и Бернини вынужден был последовать давнему ритуалу.

— Как ни досадно мне, если взглянуть на это с точки зрения простой смертной, поступать так в вопросе о памятнике папе, кавальере, но ничего не попишешь — закон есть закон. И ни одному из нас не даровано право преступать его.