Стратегия Византийской империи - Эдвард Николае Люттвак Страница 46

Но этот варвар, нарушив и условия и клятву, вдруг с яростью устремился на царя, который, устрашившись столь неожиданного нападения, бегом возвратился в город [187].

Тюркский каган, Сизавул Менандра, также полагался на посредничество и на предполагаемый закон гостеприимства, отправляя своих первых послов в Костантинополь:

Маниах [ «начальник согдийцев» из среднеазиатских городов-оазисов] объявил притом, что он сам готов отправиться с посланниками тюркскими и что через это между тюрками и римлянами будет дружба и союз. Убежденный такими представлениями, Дизавул [Сизавул] отправил Маниаха и несколько тюрок в посольство к римлянам [188].

Хотя к тому времени среднеазиатские согдийские города, стоявшие на Шёлковом пути, перешли под контроль кагана, когда его держава распространилась на Запад, всё же Сизавул отправил своих послов под покровительством Маниаха, предполагая, что византийцы не станут чинить оскорблений своему согдийскому гостю, поскольку эти стороны традиционно поддерживали добрые взаимоотношения друг с другом. Они объединились в сопротивлении сасанидской агрессии, не говоря уже об очень давнем знакомстве греков и согдийцев: шестью веками ранее, в 324 г. до н. э., Селевк, один из приближённых военачальников Александра Македонского, сражавшийся в Индии и основавший долго просуществовавшую династию, женился на согдийке Апаме.

Один закон не исключал другого. Точно так же как современный патанский, или пуштунский, вождь защитит всякого, кто попросит его о гостеприимстве, но без колебаний нарушит дипломатическую неприкосновенность, так было и с византийцами, когда они впоследствии прогневили тюркского кагана тем, что одновременно вели переговоры с его злейшими врагами, аварами, византийский посол подвергся оскорблениям, и его жизнь оказалась под угрозой. В этом смысле авары и тюрки эпохи первого каганата оставались существами экзотическими; авары продержались недостаточно долго для того, чтобы измениться, а вот тюрки, несомненно, развились, когда дело дошло до дипломатических правил: по крайней мере некоторые из них, прежде всего сельджукские султаны, впервые завоевавшие и потом опять утратившие значительную часть Анатолии на рубеже одиннадцатого и двенадцатого веков. Они были самыми опасными врагами Византии в то время, но в своём обращении с послами и императорами они обычно добавляли утончённую вежливость к тщательному соблюдению правил.

Агрессивные Сасаниды тоже соблюдали правила, но сельджуки, пришедшие из дикой степи, обучились вежеству столь отменно, что могли, как мы увидим, сами обучать ему – и византийцы отвечали им тем же, приводя в ярость крестоносцев, нацеленных на бескомпромиссную священную войну

21 мая 1097 г. Килич Арслан, сельджукский султан Иконии (ныне Конья), был разбит участниками Первого крестового похода возле своей новой столицы, Никеи (совр. Изник), после чего отступил с остатками своих сил. Предоставленный собственному попечению сельджукский гарнизон города благоразумно сдался византийскому императору Алексею Комнину (1081–1118 гг.), люди которого проникли в город, чтобы поднять над ним имперский флаг и захватить двор, сокровищницу, любимую жену и детей Килич Арслана.

Крестоносцы, которые сражались семь недель и три дня и понесли немалые потери, пришли в бешенство, потеряв возможность разграбить город – несмотря на его христанское население; но очевидец, написавший «Деяния франков и других иерусалимлян» (“Gesta Francorum et aliorum Hierosolymytanorum”, II, 8), вспоминает, что ещё пуще их взбесило то, какое обращение Алексей Комнин приуготовил захваченной жене («Султане») Килич Арслана и его детям: по «несправедливому замыслу» (iniqua cogitatione) императора их защитили от франков, заботились о них по-царски и возвратили, не взяв выкупа.

В противоположность опасным, но вежливым врагам-сельджукам в течение десятого века самыми полезными союзниками империи неизменно выступали дикие печенеги из Понтийской степи к северу от Чёрного моря, самые последние на то время тюркские конные лучники и коневоды, пришедшие в эти края [189]. Происхождение их настолько тёмно, что лучший дошедший до нас источник представляет собою тибетский перевод уйгурского документа, в котором говорится, что печенеги жили в Средней Азии до того как отправились на Запад, оказавшись при этом в сфере действия византийской дипломатии. Печенеги храбро сражались с врагами империи за подобающее вознаграждение, и в следующем столетии их отряды добровольно служили в византийских войсках. Но они были, видимо, дики и опасны в обращении, судя по рекомендациям, содержащимся в трактате по государственному управлению, составленном в десятом веке и приписываемом императору Костантину VII Багрянородному (913–959 гг.); ныне это сочинение известно под заглавием «Об управлении империей» (“De administrando imperio”) [190]:

Когда послан [в Понтийскую степь] отсюда василик [имперский агент, везущий подарки] с хеландиями [военные суда], то он может… найти здесь тех же пачинакитов [печенегов], обнаружив которых он оповещает их через своего человека, пребывая сам на хеландиях, имея с собою и охраняя на судах царские вещи. Пачинакиты сходятся к нему, и, когда они сойдутся, василик дает им своих людей в качестве заложников, но и сам получает от пачинакитов их заложников и держит их в хеландиях. А затем он договаривается с пачинакитами. И, когда пачинакиты принесут василику клятвы по своим «заканам» [обычным законам], он вручает им царские дары… и возвращается [на корабль] [191].

Этот рассказ неизбежно заставляет вспомнить меры предосторожности, сопровождающие уплату денег при незаконной торговле наркотиками. И напротив, в корне иная последовательность процедур при заключении договора с Сасанидами предполагает давнее существование протокольных формальностей, столь прочно устоявшихся, что сами они не были предметом каких-либо переговоров, сведения о которых дошли до нас; возможно, они остаются в силе и поныне. Так, заключение «пятидесятилетнего» мирного договора в 561–562 гг. было крайне напряжённым, и каждый его пункт стал предметом непростых переговоров. Но когда договор был наконец заключён, обе стороны знали, что им делать: