Новиков-Прибой - Людмила Анисарова Страница 46

После трёх лет, проведённых в тюрьме и ссылке, Клестов возвратился в Москву, где вместе с Вересаевым организовал книгоиздательство писателей, в которое вступили на паях Телешов, Бунин, Серафимович, Тренёв.

Книгоиздательство находилось в особняке по Никитскому бульвару, 8. Ныне это Дом журналиста, который в 1920–1938 годах назывался Домом печати.

Клестову, загруженному не только издательской, но и партийной работой, требовался помощник. И кандидатура обратившегося к нему Новикова, молодого писателя, прошедшего школу Горького, вполне его устраивала. Он понравился руководителю издательства сразу: весёлый, общительный, напористый. Незнаком с издательским делом? Ничего, освоит.

Надо сказать, что дела в издательстве были несколько запущены. Привыкший к дисциплине и организованности, Новиков с энтузиазмом взялся за наведение порядка. Прежде всего, он создал картотеку, в которую внёс все сведения о писателях, работающих с их издательством; завёл отдельные папки для переписки, договоров, корректуры. Алексей Силыч навёл образцовый порядок не только в бумагах — позаботился он и о рабочем помещении: настоял на ремонте. Лучшего помощника трудно было себе представить, и Ангарский очень скоро начал доверять Новикову все дела в издательстве, оставляя его за себя на время своих отлучек из Москвы.

Сохранившаяся переписка Новикова и Ангарского позволяет судить о том, насколько оживлённой и динамичной была работа издательства:

«Май 3-го дня 1914 года.

Дорогой Николай Семёнович!

Сообщу кой что о наших делах: 1) Выдал Сургучёву аванс в 300 рублей. Предложил ему вступить пайщиком, он охотно согласился. Деньги за пай просит вычесть из гонорара за пьесу. Он просил Вам передать, что материал на 3-й том может доставить только к январю следующего года. Кстати, вчера в газетах была заметка, что его пьеса запрещена цензурой. Узнав об этом, перепугались, но здесь, вероятно, какое-нибудь недоразумение, ибо в „Осенних скрипках“ совершенно нет ничего такого, за что могли бы её запретить. 2) Бунину за корректуру заплатил. Он спрашивал, когда принесут корректуру „Диониса“. Но об этом я ничего не знаю. Жду Ваших распоряжений. 3) Внесла свой пай Вера Николаевна Муромцева, в понедельник принесёт деньги в книгоиздательство. 4) Ремонт производится, я распорядился выставить окно, которое служило дверью к соседям, а все двери запер. Таким образом, за книги можно не беспокоиться. 5) Вересаеву по счету уплатил, а Сергееву-Ценскому пошлю в понедельник. 6) Продажа книг понемногу идёт. 7) Завтра переезжаю на жительство в книгоиздательство. Пока довольно. О всех делах буду сообщать своевременно. А пока до свидания. Привет Лидии Осиповне. Ваш Ал. Новиков».

Одной из удач весны 1914 года стала для Алексея Новикова публикация его рассказа «Попался» в газете «Смелая мысль», которая начала выходить в Петербурге с 14 мая. Рассказ был помещён уже во втором номере газеты. Правда, просуществовало это издание только до 6 июня. Всего вышло девять номеров, причём некоторые из них были конфискованы.

Рассказ «Попался» Новиков написал в январе 1913 года на Капри.

Матрос второй статьи Круглов, невысокий и тщедушный, покупает на камбузе у повара остатки матросского супа, чтобы накормить больную, одинокую старуху, которая когда-то приносила на продажу в экипаж хлеб, а теперь вот слегла и некому ей помочь.

Спрятав под шинель котелок, Круглов спешит к булочнице. Сворачивая с главной улицы в переулок, он сталкивается с капитаном 2-го ранга Шварцем, известным своей строгостью.

Вскинувший правую руку для приветствия и машинально дёрнув левую из кармана, которой он через карман и держал котелок с супом, Круглов вылил суп на брюки. Возмущённый Шварц, обнаружив в карманах матроса ещё и хлеб, свирепеет: «Воровством занимаешься! Казённое добро таскаешь!»

Круглов пытается объяснить, кому он нёс обед. Не поверивший матросу офицер требует отвести его к булочнице.

Они попадают в тёмный, сырой подвал. Это настоящая горьковская ночлежка, где никому нет дела до умирающей булочницы. Нищета, беспомощность одинокой старухи потрясают Шварца. А ещё он искренне удивлён поступком матроса:

«— За доброту твою — хвалю. Молодец!

— Рад стараться, ваше высокобродье!

Офицер сделал серьёзное лицо:

— Подожди стараться! Слушай дальше! А за то, что нарушил закон…

Он затруднялся, какое наказание применить к провинившемуся. Нужно было покарать матроса надлежащим порядком, но ему, точно тяжёлый, несуразный сон, мерещилась уродливая, затхлая жизнь подвала и одинокая, забытая богом и людьми старуха. Совесть офицера смутилась, а вместе с нею поколебалась всегдашняя твёрдость и уверенность.

— Да, вот как… — идя рядом с матросом, удивлялся он сам себе.

Простить матроса совсем он тоже не мог: против этого протестовало всё его существо».

Офицер никак не может выговорить слова о наказании, думая о том, что «быть может, во всём мире нашёлся один лишь человек, этот нескладный матрос, который пожалел старуху, умирающую в чужом доме, среди чужих людей».

Наказание, по мнению Круглова, Шварц назначил нестрогое.

Простой сюжет, выстроенный в основном на диалогах, практически не обременённый никакими авторскими рассуждениями и оценками, потрясает своей безыскусной правдой, снова и снова заставляет читателя вспомнить обо всех «униженных и оскорблённых». Рассказ вызывает, с одной стороны, протест, скорбь, сострадание, а с другой — наполняет чувством огромной симпатии одновременно к двум неплохим людям: тщедушному матросу Круглову и благополучному офицеру Шварцу.

С помощью немногих художественных средств (буквально несколько эпитетов и скупой внутренний монолог) автору удаётся показать строгого и справедливого отца-командира, которые никогда не переводились в российском флоте.

Этот короткий рассказ, несущий огромный заряд гуманизма, написан в лучших традициях мариниста Станюковича и русской классики, одна из ведущих тем которой — тема маленького человека — звучит здесь просто и ясно, доходя в любые времена до самого сердца читателя и отзываясь в нём тем самым важным, без чего нет жизни, — любовью к ближнему своему…

Поскольку семья Ангарского проживала в двух маленьких комнатах на первом этаже того же дома, где находилось издательство, Алексей Силыч после работы часто заходил к своему начальнику и они продолжали вести разговоры о корректурах, гонорарах, продажах издаваемых книг.

Николай Семёнович относился к молодому писателю с искренней симпатией, с радостью приветствовал его появление в своём доме: «А вот и победитель бурь пожаловал!» С восторгом встречала Алексея Силыча и маленькая дочка Ангарского Маша. Она оставляла свои игрушки и, пристроившись где-нибудь в уголке, ловила каждое слово бывалого моряка, всегда оживлённого и бодрого, попыхивающего самокруткой, вставленной в длинный мундштук. Гибель русских моряков в Цусимском сражении (об этом говорили особенно часто) трогала её маленькое сердечко, и она напряжённо вслушивалась в подробности, замирая от ужаса и жалости. Не всё понимая, Маша пыталась рассудить, прав ли её отец, постоянно говоривший гостю: «Напишите же вы книгу. Это так необходимо. Важнейшая веха, которую нужно знать потомкам».