Лермонтов. Мистический гений - Владимир Бондаренко Страница 46

Ужасней молнии небесной, Быстрее смертоносных стрел, Лафа оставил угол тесной И на злодея полетел; Дал в зубы, сшиб его — ногою Ему на горло наступил; — «Где ты, Барятинский, за мною, Кто против нас?» он возопил. И князь, сидевший за лоханкой, Выходит робкою стопой, И с торжествующей осанкой Лафа ведет его домой. Как шар по лестнице скатился Наш голожопый купидон, Ворчал, ругался и бесился, И, морщась, спину щупал он.

Пришлось князю выставить ящик шампанского, «И, от друзей досаду скрыв, / Остался весел и счастлив…» Вот и вся скабрезная поэмка. Напиши это, очевидно, реально состоявшееся похождение кто-нибудь из юнкеров, прошло время, всё забылось бы, иногда соученики встречались бы и смеялись. Но князь А. И. Барятинский позже стал наместником Кавказа, фельдмаршалом, приближенным лицом императора. А Михаил Лермонтов стал великим русским поэтом. Каково наместнику Кавказа слушать за своей спиной до конца жизни хихиканья своих подчиненных. Да и перед детьми неловко. Естественно, и сегодня все наследники Барятинского люто ненавидят Михаила Лермонтова. В общем-то, обычная зарисовка будней военного училища, что в царское, что в советское, что в нынешнее время. Грубоватые нравы, доля натурализма, зафиксированные, хоть и шаржированные портреты юнкеров и сценки из юнкерской жизни.

В другой поэме «Петергофский праздник» добрую треть сочинения можно хоть сейчас в рекламный ролик видов Петергофа помещать.

Кипит веселый Петергоф, Толпа по улицам пестреет, Печальный лагерь юнкеров Приметно тихнет и пустеет. Туман ложится по холмам, Окрестность сумраком одета — И вот к далеким небесам, Как долгохвостая комета, Летит сигнальная ракета.

В Петергофе как раз во время традиционного праздника проходили летние учения Школы юнкеров. И бравые юнкера с удовольствием интимно общались с дамами. На этот раз, по утверждению ряда современников, в поэме главным героем выведен Дмитрий Сергеевич Бибиков, юнкер лейб-гвардии Кирасирского полка с 7 сентября 1832 года. Ему и удалось заманить в кусты ядреную девицу. Всё бы хорошо, но девица потребовала денег, а как говорят в анекдоте, «юнкера с дам денег не берут»… И наоборот, дамам за удовольствия не платят.

И закатился взор прекрасный, И к томной груди в этот миг Она прижала сладострастно Его угрюмый, красный лик. — Скажи мне, как тебя зовут? — «Маланьей». — «Ну, прощай, Малаша». — «Куда ж?» — «Да разве киснуть тут? Болтать не любит братья наша; Еще в лесу не ночевал Ни разу я». — «Да разве ж даром?» Повесу обдало как варом, Он молча муде почесал. — Стыдись! — потом он молвил важно: Уже ли я красой продажной Сию минуту обладал? ‹…› Ты знай, я не балую дур: Когда е…у, то par amour! Итак, тебе не заплачу я: Но если ты простая б…дь,

То знай, за честь должна считать Знакомство юнкерского х…

Наиболее скабрезной, на мой взгляд, получилась третья поэмка «Уланша». Всё о том же своем товарище Лафе (Н. И. Поливанове), который разводил юнкеров на летние учения по квартирам и заодно нашел молодую красотку, к которой позвал всех товарищей своих. Этакий крутой юнкерский групповой секс. Как и в предыдущих поэмах, никакой тонкой эротики, никакого томления, никакого изыска. Грязно навалились толпой на одну девицу, разодрали ее и, утомленные, утром разошлись по квартирам. Не хочется верить, что так всё и было. В молодежных подвигах всегда есть доля преувеличения.

«Народ! — сказал Лафа рыгая. — Что тут сидеть! За мной ступай — Я поведу вас в двери рая!.. Вот уж красавица! лихая! П…да — хоть ложкою хлебай! Всем будет места… только, други, Нам должно очередь завесть!.. Пред богом все равны… Но, братцы, надо знать и честь… Прошу без шума и без драки! Сначала маленьких пошлем; Пускай потыкают собаки… А мы же грозные е…аки Во всякий час свое возьмем!» ‹…› Мирзу не шпорит Разин смелый, Князь Нос, сопя, к седлу прилег, Никто рукою онемелой Его не ловит за курок… Идут и видят… из амбара Выходит женщина: бледна, Гадка, скверна, как божья кара, Истощена, из…бана; Глаза померкнувшие впали, В багровых пятнах лик и грудь, Обвисла жопа, страх взглянуть! Ужель Танюша? — Полно, та ли? Один Лафа ее узнал, И, дерзко тишину наруша, С поднятой дланью он сказал: «Мир праху твоему, Танюша!..» С тех пор промчалось много дней, Но справедливое преданье Навеки сохранило ей Уланши громкое названье!

Хочется думать, что это юнкерские фантазии и не более. Я уж не знаю, как позже к этим поэмам относились ее герои, тот же Лафа, Князь Нос, Разин… Нет ни грациозности, ни шаловливости, ни куртуазности, нет даже и патологии, лихого извращенчества. Какое-то простое естество аристократических хамов. Может, поэтому эти поэмы и не осуждал Виссарион Белинский. Мол, любуйтесь на низкое поведение всех этих князьев и графов. За эротическими поэмами последовало и несколько скабрезных стишков на «голубые» приключения своих сотоварищей. Внимательно прочитав эти стишки, любой читатель поймет, что сам Лермонтов всех этих «удовольствий» более чем сторонился, скорее, высмеивал увлекающихся «голубизной» юнкеров. Но и в этих стихах поражает адресная их привязка. Я не знаю, как относился к великому поэту в течение всей жизни Павел Павлович Тизенгаузен, но в литературной памяти навсегда останется его увлечение сладостным пороком. Ему посвящено целое стихотворение «К Тизенгаузену».

Не води так томно оком, Круглой жопкой не верти, Сладострастьем и пороком Своенравно не шути…

Вот и в своей «Оде к нужнику» поэт описывает вполне реальные впечатления, когда из их общей спальни юнкеров ночью скользят в сторону нужника две тени в ночных рубашках:

Вдруг шорох, слабый звук и легкие две тени Скользят по каморе к твоей желанной сени, Вошли… и в тишине раздался поцелуй, Краснея поднялся, как тигр голодный, х…й, Хватают за него нескромною рукою, Прижав уста к устам, и слышно: «Будь со мною…»

В отличие от мужских эротических поэм в подробности подобных «приключений» чуждый им поэт не влезает и поэтому заканчивает свой стишок этакой моральной нотой: «Но занавес пора задернуть над картиной, / Пора, чтоб похвалу неумолимый рок / Не обратил бы мне в язвительный упрек». Увы, но это болезнь с древних времен всех закрытых учебных заведений, да и вообще закрытых мужских обществ. Что в Древнем Риме, что в Англии, что в России. За редким исключением, эта дурная привычка со временем исчезала, особенно когда с ней усердно боролись. Как и было во времена Николая I. Так что в случае с Лермонтовым нашим пропагандистам порока не за что зацепиться, язвительный упрек обращать не к кому. Скорее, можно спросить, принесли ли хоть какую-то пользу в развитии поэтического творчества эти эротические шалости самому Михаилу Лермонтову. Шедеврами их не назовешь. Изысканностью, высоким романтизмом они не отличаются. Даже наоборот. Осознанная борьба с высоким стилем в литературе. Игра на занижение. Сама прямая адресность всех эротических произведений говорит об отношении поэта к обществу в целом.