Чапаев - Владимир Дайнес Страница 46

Ф. Ф. Новицкий вспоминал:

«Многие склонны были считать, что Чапаев не любил науки и пренебрежительно относился вообще к учению и изучению всего того, что практически необходимо боевому начальнику; многие думали, что он склонен был действовать исключительно по наитию. Это глубоко неверно. Чапаев, как редко кто, отличался необычайной усидчивостью и упорством в деле познания всего того, что от него потребуется и за что он должен будет понести ответ перед начальством, а главное, перед своими подчиненными. Надо было удивляться его терпению, казалось, совершенно не гармонировавшему с его живым характером, когда он просиживал целые ночи за изучением обстановки, определяя и обдумывая все возможные варианты действий как своих, так и противника. Результаты этой своей кропотливой работы Чапаев не хранил у себя, а старался приобщить к ним всех своих подчиненных и всегда ставил себе целью добиваться ясного понимания ими того, что предстояло делать». [141]

Иного мнения был Д. А. Фурманов, который в романе «Чапаев» привел следующий диалог между комиссаром Ф. Клычковым и В. И. Чапаевым, показывающий отношение Василия Ивановича к учебе и к бывшим генералам русской армии.

«— Центры наши — вот што… — бросил неопределенно Чапаев еще одну заманчивую темную фразу.

— Какие центры?

— Да вот, напихали там всякую сволочь, — бормотал Чапаев будто только для себя, но так бормотал, чтобы Федор все и ясно слышал. — Он меня прежде под ружьем, сукин сын, да на морозе целыми сутками держал, а тут пожалуйте… Вот вам мягкое кресло, господин генерал, садитесь, командуйте, как вам захочется: дескать, можете дать, а можете и не давать патроны то, пускай палками дерутся…

Это Чапаев напал на самый свой острый вопрос — о штабах, о генералах, о приказах и репрессиях за неисполнение, — вопрос, в те времена стоявший поперек глотки не одному Чапаеву и не только Чапаевым.

— Без генералов не обойдешься, — буркнул ему успокоительно Клычков, — без генералов что же за война?

— Как есть обойдемся… Чапаев крепко смял повода.

— Не обойдемся, товарищ Чапаев… Удалью одной большого дела не сделаешь — знания нужны, а где они у нас? Кто их, знания-то, кроме генералов, даст? Они же этому учились, они и нас должны учить… Будет время — свои у нас учителя будут, но пока же нет их… Нет или есть?. То-то! А раз нет, у других учиться надо!

— Учиться? Д — да! А чему они-то научат? Чему? — горячо возразил Чапаев. — Вы думаете, скажут, что делать надо?.. Поди-ка, сказали!.. Был я и сам в академии у них, два месяца болтался, как хрен во щах, а потом плюнул да опять сюда. Делать нечего там нашему брату… Один — Печкин вот, профессор есть, гладкий, как колено, — на экзамене:

— Знаешь, — говорит, — Рейн — реку?

А я всю германскую воевал, как же мне не знать-то? Только подумал: да што, мол, я ему отвечать стану?

— Нет, дескать, не знаю. А сам-то ты, — говорю, — знаешь Солянку — реку?

Он вытаращил глаза — не ждал этого, да:

— Нет, — говорит, — не знаю. А што?

— Значит, и спрашивать нечего… А я на этой Солянке поранен был, пять раз ее взад и вперед переходил… Што мне твой-то Рейн, на кой он черт? А на Солянке я тут должен каждую кочку знать, потому что с казаками мы воюем тут!

Федор рассмеялся, посмотрел на Чапаева изумленно и подумал: «Это у народного-то героя, у Чапаева, какие же младенческие мысли! Знать, всякому свое: кому наука, а кому и не дается она. Два месяца вот побыл в академии человек и ничего-то не нашел там хорошего, ничего не понял. А и человек-то ведь умный, только сыр, знать, больно… долго обсушиваться надо…»

— Мало побыли в академии-то, — сказал Федор. — В два месяца всего не усвоишь… Трудно это…

— Хоть бы и совсем там не бывать, — махнул рукой Чапаев. — Меня учить нечему, я и сам все знаю…

— Нет, оно как же не учиться, — возразил Федор. — Учиться всегда есть чему.

— Да, есть, только не там, — подхватил возбужденный Чапай. — Я знаю, што есть… И буду учиться… Я скажу вам… Как фамилия-то ваша?

— Клычков.

— Скажу вам, товарищ Клычков, што почти неграмотный я вовсе. Только четыре года как я писать-то научился, а мне ведь тридцать пять годов! Всю жизнь, можно сказать, в темноте ходил…»

Если у Д. А. Фурманова бравого начдива в академии о Рейн — реке спрашивал профессор Печкин, то в рассказе Н. Юртаева «Чапаев в академии» — это профессор Перовский, к которому Чапаев пришел, чтобы исправить полученную по военной истории двойку на пятерку.

«…Профессор Перовский, воспитанник Академии германского Генерального штаба, один из старейших агентов Интеллидженс сервис, — пишет Юртаев, — с первых дней Октябрьской революциям по специальному заданию своих заморских хозяев перешел на сторону Советской власти. В его обязанности входило не только передавать оперативные планы РККА, но и наносить ущерб подготовке военных специалистов молодой Советской Республики. Обширный домашний кабинет Перовского увешан географическими картами, схемами, диаграммами. Профессор, стоя перед картой России XX века, тщательно разрисовывал ее, нанося оперативную обстановку фронтов, чтобы завтра выступить перед слушателями академии.

— Вот так-то, товарищи большевики, — не без удовлетворения воскликнул он, поставив последнюю точку на карте. — Еще несколько дней и — капут! Да — да! Капут! — повторил он, но, услышав стук в дверь, на мгновение замер, удивленно пожал плечами и насторожился.

Стук повторился более настойчиво и громко.

— Кто бы это мог быть? — в недоумении прошептал Перовский и громко спросил: — Кто?

— Слушатель Чапаев, товарищ профессор.

— А не кажется ли вам, что вы пришли поздно, слушатель Чапаев?

— Кажется, но до зарезу надо, так что впустить придется. Перовский снова удивленно повел плечами и повернул ключ:

— Прошу!

Чапаев перешагнул порог, стукнул шпорами, снял папаху.

— Виноват, Алексей Павлыч, но я по конфузному делу. Утром вы двойку вкатили мне по военной истории, — с ходу начал Чапаев. — А я, товарищ профессор, начдив! Начальник дивизии Рабоче — Крестьянской Красной Армии, и это понимать надо.

— Ах, вот в чем дело. Понимаю, понимаю, слушатель Чапаев, — произнес Перовский, подходя к своему столу, — но ничем помочь не могу. В академии отметки ставят не по должностям, а по знаниям. Может быть, закон суров, но это закон. Как говорили римляне: «Дура леке, сед леке».

— Это, может быть, и верно, но верно и то, что для вас двойка — тьфу! И только. А для меня — слава, худая слава, товарищ профессор! Ваша двойка вот мне где засела. — Чапаев с силой ударил себя в грудь. — Правда, — продолжал Чапаев, — я гимназий не кончал, но и на парах не привык кататься. На фронте я четверик имел, товарищ профессор, и не простой, а со звоном, с бубенцами.