Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII - Стефан Кларк Страница 46

По возвращении в Париж Берти был замечен входящим в дом Элен (вернее, дом ее мужа) на шикарной Авеню Иена, возле Триумфальной арки, где он, видимо, провел «не один час». Нам это известно, потому что за принцем постоянно следила парижская полиция, которая, в отличие от французских политиков-роялистов, искренне стремилась защитить новую Республику и не желала, чтобы английский принц строил заговоры с целью ее свержения.

Полицейские были правы в своих подозрениях, поскольку существовала реальная угроза государственного переворота. Парижские друзья Берти, сплошь роялисты, намеренно устраивали банкеты в своих особняках в средневековых кварталах, вдали от модных новых бульваров, словно желая показать городу, что они – подлинная аристократия, не то что порожденные Наполеоном III нувориши.

Берти посетил некоторые из этих собраний, прежде чем совершил поездку в Шантийи, к северу от Парижа, где получил еще больше доказательств растущей активности роялистов. Он нанес визит своему старому другу, Генриху Орлеанскому, герцогу Омальскому, третьему выжившему сыну бывшего короля Луи-Филиппа. Берти познакомился с Генрихом, когда тот после отречения своего отца от престола жил в Твикенхеме, и был впечатлен. Берти признавался своему приятелю, что ему очень нравится беседовать с Генрихом, которого он называл «цветком изысканной французской вежливости», и добавлял: «Каждый раз, когда я говорю с ним, у меня такое чувство, будто я получаю урок по истории Франции. Его знания настолько обширны, а воспоминания на удивление точны». Генрих вернулся во Францию, как только с Коммуной было покончено, и стал генералом с целой армией сторонников. Приготовления к новому роялистскому перевороту во Франции шли полным ходом.

Загородное поместье Генриха, замок Шантийи, избежал экспроприации как Наполеоном III, так и новой французской Республикой, поскольку находился в полном упадке. Теперь, когда Генрих вернулся на родную землю и перестроил замок, он превратился в настоящий дворец, каким и сохранился до наших дней. Намерения герцога были предельно понятны – замок должен стать домом, достойным короля.

В обширных частных лесах Генриха Берти устроил охоту с собаками, якобы на оленей, но на самом деле его больше интересовала одна из наездниц, скандальная Анна-Александ-рина-Жанна-Маргарита Сейер де Саган, известная своими бальными платьями, которые, по словам одного из очевидцев, «ни у кого не оставляли сомнений в симметричности и стройности ее фигуры». Еще в момент знакомства, в 1867 году, она сразу призналась Берти в своем несчастливом браке, и на охоте в Шантийи он вспомнил об этом. Молодые люди стали любовниками, и их роман послужил основанием для непристойного французского каламбура. О них говорили: Sagan est son gant, что в переводе звучит как «Саган – его перчатка».

Преследуя отважную наездницу, Берти доскакал до дома мадам де Саган в Мелло, к северу от Шантийи, где тоже недавно побывали строители. На месте замка эпохи Людовика XV, который мадам находила слишком простеньким, появился еще один шедевр в стиле Ренессанса. Его внутреннее убранство было признано одним из самых богатых в стране. Анна-Александрина-Жанна-Маргарита была дочерью финансиста и знала, как потратить деньги.

Возможно, от названия замка (Мелло) Берти и сам разомлел, потому что извинился перед гостями и удалился с хозяйкой в ее будуар для приватной беседы. Слишком самоуверенный, он оставил свою одежду там, где ее смог увидеть сын мадам де Саган. Ревнивый подросток собрал вещи и выбросил их в фонтан. Когда мать узнала, она была в такой ярости, что отослала сына в религиозную школу-интернат. В ее доме действовало жесткое правило: детей не должно быть ни видно, ни слышно, особенно когда она проводит время с кем-то из своих любовников.

Похоже, в столь изысканной компании ревность оставалась уделом юных, потому что среди гостей Мелло была и Элен Стэндиш, еще один трофей Берти, завоеванный в той поездке. Выходит, он спал с хозяйкой дома, ничуть не смущаясь от присутствия другой любовницы.

По-видимому, только одна женщина отвергла ухаживания Берти, да и то как-то игриво, в духе Александры, что, должно быть, вызвало у него смешок. Весь вечер он оттачивал французское сослагательное наклонение, нашептывая глаголы на ушко некоей маркизе д’Аркур, которая наконец сдалась и сказала, что положит розу у дверей своей спальни, чтобы он без труда ее нашел. Но когда в ту ночь Берти забрался в вожделенную постель, то обнаружил, что она занята самой уродливой кухаркой из всех, что были в доме. Такова была невинная шутка маркизы. Возникает вопрос: это как-то помешало Берти? Тут стоит вспомнить французскую пословицу: «В темноте все кошки серые». И осенью 1874 года он не просто развлекался, а выполнял великую миссию: после того как Наполеон III вышел из игры, Берти должен был доказать самому себе, что он достоин мантии своего наставника и может стать альфа-самцом Парижа.

И кажется, даже небеса благоволили этому. Берти справился с тифом, точно так же как Париж пережил насилие, уничтожившее Тюильри. Он приехал во Францию, преодолев сопротивление своей тевтонской матери, так же как Париж стряхнул с себя воспоминания о прусских оккупантах. Его обаяние снова работало, и француженки были желанными и доступными, как никогда. Париж принадлежал ему, и он мог вкушать его прелести, к своему удовольствию.

И что с того, если какая-то маркиза не проявила к нему интереса? Bof [239], кухарка оказалась старательной и, без сомнения, была в полном восторге от знатного ночного посетителя…

Свершилось наконец: и Берти, и Париж вернулись на сцену.

Покрой его пальто, фасон его шляпы, цвет его перчаток стали законом.

I

Даже в своем новом формате – округлившийся и облысевший, – Берти по-прежнему был популярной достопримечательностью Парижа. Местные жители все как один приветствовали его возвращение. Как отмечает французский биограф Берти, Филипп Жулиан, поведение английского принца в трудный период, который они только что пережили, «доказало его преданность Франции». Хотя Жулиан не скрывает причину этой преданности: «Для людей неглубоких самые крепкие узы – это узы удовольствия. И он показал, что умеет быть благодарным тем, кто развлекал его все эти годы».

Берти был очень узнаваемой фигурой даже во времена, когда еще не появилась вездесущая фотография. Поскольку заняться ему было нечем, кроме как собственными слабостями, он стал заправским щеголем. Куда бы принц ни шел, он всегда был одет в высшей степени comme il faut [240]. Парижане следили за ним не только для того, чтобы выяснить, что у него на уме, но и для того, чтобы уловить намеки на то, как им следует одеваться. Это кажется невероятным, но в то время Париж смотрел на пухлого лондонца как на законодателя мод.