Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни - Норман Оллестад Страница 46

– Отличный маневр, Оллестад, – выкрикнул отец с трибуны.

Мы с ребятами обменялись торжествующими ударами по ладоням, а тренер оставил меня на льду. К концу второго тайма на моем счету помимо забитой шайбы была еще и голевая передача.

После матча несколько мальчишек из другой команды похвалили мою игру, и в тот вечер я отправился спать с ощущением, что вошел в полосу удач. Да, я и впрямь такой, как говорит отец, и вполне способен победить старших, более сильных ребят. Я круче тигриного дерьма, а может, даже тигриной мочи. И завтра у меня в руках будет доказательство – чемпионская награда.

…опутанный упрямыми ветками, вымотанный душевно и физически, в полубессознательном состоянии. Но вдруг, словно протолкнувшись сквозь густые заросли, я вновь начал осознавать себя. Мелькнула смутная мысль: в нескольких сантиметрах от меня – живая изгородь, за которую можно ухватиться. Я опять начал различать окрестности – задняя сторона массивного хребта представляла собой вершину скалы, выдававшуюся вперед, как зазубренный нос корабля. «Уже близко, очень близко к поляне», – напомнил я себе. В голове у меня прокручивались разные стратегии: можно задействовать ногти, можно резко подпрыгнуть. Но, несмотря на подстегивания внутреннего голоса, я не двигался с места.

* * *

Сверху донесся шум. Я увидел здоровенное брюхо самолета. Туман полностью расчистился, уступив место тяжелым графитовым тучам. Самолет вошел в вираж, и я замахал ему свободной рукой.

И – о чудо! – самолет сделал круг и вернулся. Я помахал еще и увидел, как он снова пролетает над поляной. Я махал и вопил. Они видят меня. Я спасен! Самолет перевалил за хребет. Они заметили меня, потому и нарезают круги.

Я долго ждал, но самолет не возвращался, никто не приходил на помощь и даже не кричал мне. В звуке ветра мне чудились голоса, я орал им в ответ, но откликался лишь ветер.

Графитовые небеса подернулись черной каймой – это подкрадывалась ночь. До темноты оставался какой-нибудь час. Опять накатили дурнота, изнеможение и сонливость. Я решил, что борьба моя окончена и я погибну.

…в половине шестого утра. Сандра была в гостиной, грела руки над печкой. Я не сразу вспомнил, почему мы все поднялись в такую рань – нам нужно было на самолет до Биг-Бира.

Зашнуровывая кеды, я заметил несколько новых фотографий на судейском столике – его подарил отцу один безденежный клиент за то, что он вытащил его сына из тюрьмы. Рядом со старой черно-белой фотографией, на которой отец, держа меня на плечах, седлает полутораметровый пойнт-брейк, лежали две цветные. На одной папа, дед и я были запечатлены в океане в наш первый день в Вальярте. Наши головы торчали из воды, как у морских львов. И еще фото – мы с отцом катаемся на лыжах в Австрии, на горе Сан-Антон, причем я еду впереди своим убойным плугом, который прорежет любую поверхность, как любил говорить отец.

– А кто снял, как мы катаемся на Сан-Антоне? – спросил я.

Отец вышел из ванной голый, продолжая чистить зубы.

– Я попросил профессионала. Классно, правда?

– Здорово! Мы оба прорезаем склон.

В комнату вошла Сандра.

– А интересно, приз будет большой? – спросила она.

– Наверняка большущий, да? – уточнил я.

– Да кому нужен этот приз, – сказал отец. – Ты же и так знаешь, что победил, а все остальное неважно.

…усталый, замерзший. Ночь надвигалась стаей ворон, слетавшихся с разных сторон неба. Я поскорее прикрыл глаза – нужно заснуть, прежде чем они заклюют меня.

Но тут внутри что-то легонько затикало. Какая-то сила, идущая прямо из центра земли, начала отсчет времени – едва ощутимый, словно подрагивающая на листочке капля росы.

Я услышал, как ветер со свистом проносится по ущельям и рассекает снег. Изморось осыпала лицо. Раз я все еще в ловушке и мне холодно, значит, я пока жив. Новый порыв ветра содрал с поверхности снежные крупинки, похожие на зернышки наждачной бумаги. Это зрелище навело меня на мысли о заброшенном кладбище в городке-призраке Боде. Я будто воочию увидел, как подгоняемые прохладными сумерками мы с отцом спешим к машине, и он говорит, что температура упала с отметки «ладно-прохладно» до «холодновато-хреновато», и разрешает мне произнести вслух: «А кому-то хреновато!»

Я посмотрел на куст крушины, поднимавшийся из снега в нескольких сантиметрах от меня, и пнул кустарник, оплетавший мои ноги и туловище под снегом. Нет, до той изгороди мне не добраться.

Но я все равно протянул к ней руку, и тело сдвинулось. Снег подо мной начал оползать, и я закружил вокруг своей оси, медленно, по-собачьи, барахтаясь в море ветвей. По наитию я отыскал такое положение подмышки, ребер и бедра, в котором ветви не причиняли им вреда, и прислонился к кусту, устраиваясь поудобнее.

Я забрался на упиравшийся мне в бедро ком ветвей, как гимнаст вскакивает на лошадь. Потом оттолкнулся ногой и высунулся из ямы, стараясь не слишком вытягиваться вперед, чтобы не плюхнуться лицом в ближайший клубок колючих зарослей.

Но тут ветви надломились. Я растопырил все конечности, впиваясь в снег, как колючка в собачью шерсть.

Опять вытянул руку. Снег под ней был прочным. Я расставил ноги, чтобы распределить давление на ветви, а предплечьем упирался в твердую корку. Потом лег на этот островок подбородком, подтянул грудь и живот. Снежная корка треснула, и я перекатился на спину. Когда островок начал обваливаться, я развернул ступни и начал толкать ноги вниз, следя за тем, чтобы они попали в узел ветвей раньше, чем туда набьется осыпающийся снег. Я снова широко растопырил конечности, обхватив ими куст, и высунул голову из ямы. Изгородь была совсем рядом. В одном прыжке отсюда.

И я прыгнул! К сожалению, у меня не было упора, и в итоге я только глубже ушел в свою яму. Еще одна попытка. На этот раз я решил увеличить поверхность опоры и, выставив руку вперед, ловко раскрутился и прыгнул. Рука высунулась за край ямы, и я коснулся пальцами нижней части изгороди. Небольшой рывок, и вслед за рукой из ямы вышло туловище. Какое-то мгновение я скользил по снежной корке, а затем ухватился за пучок ветвей. Недостаток моей ловкости компенсировался цепкостью скрученных ветвей, которые сжимали меня с такой же силой, как и я их.

Когда под моим животом обвалился снег, обе руки сорвались с куста, и я едва успел снова ухватиться за изгородь. Ноги поползли вниз и застряли в сетке из ветвей. Тогда я вцепился в изгородь и принялся отпихивать ветки ногами. Затем подтянулся к кустарнику и вонзился в него ногами. Я висел на стене изгороди, которая клонилась к ощерившейся пасти ущелья, и был намерен держаться намертво.

Тут я сообразил, что могу опустить ноги и двигаться вдоль изгороди, попеременно хватаясь за нее то одной, то другой рукой. Так я и поступил. Мои задубевшие ступни волочились по снежной корке, как безжизненные обрубки. Я перемещался на руках, как будто упражнялся на кольцах на спортивной площадке. Наконец я достиг края изгороди. До следующей пробивавшейся из снега поросли было чуть больше метра. Сквозь кусты я не смог разглядеть поляну. Но все-таки я знал, что она близко.