Приключения русского художника. Биография Бориса Анрепа - Аннабел Фарджен Страница 46

Борис любил жену, несмотря на собственную сексуальную невоздержанность, большого значения которой не придавал. Однако он был абсолютно уверен, что для его женщин такие вольности недопустимы, и никак не желал понять, что Хелен ушла именно из‑за его поведения. В приступе мрачного отчаяния он часами лежал в постели, обнимая свою молоденькую дочь. Анастасия так быстро все понимала, была такой страстной, диковатой и умной, что ее сочувствие приносило некоторое облегчение.

Чтобы продолжать жить, ему нужна была работа. Хотя, по мнению Джастин Вальями, “в двадцатые годы можно было уже сказать, что как художнику-мозаичисту Борису Анрепу нет равных”, заказов все равно приходилось добиваться. В 1928 году Огастес Джон написал статью для журнала “Вог” под заголовком “Пять современных художников”, в которой особенно высоко оценил творчество Бориса. Однажды он позвонил и сказал очень взволнованным голосом: “Борис, ты великий художник. Я хочу, чтобы ты знал мое мнение”. После чего повесил трубку.

Впрочем, признание не всегда означает обилие заказов, поэтому Борис решил попытать счастья в Соединенных Штатах – люди там богатые и предприимчивые, и им должны понравиться шутки и броская красота его мозаик. Было организовано турне с чтением лекций, и в 1929 году Борис на всех парусах отправился в Новый Свет, не догадываясь, с какой серьезностью относятся к себе североамериканцы, и не подозревая, что тонкая европейская самоирония совершенно недоступна людям, с которыми ему предстояло встретиться. С точки зрения добывания заказов поездка с треском провалилась. В Америке магия Анрепа была бессильна.

Однако в любовные сети Бориса там попалась дочь богатого аристократа-южанина, жизнь которой проходила в занятиях охотой, стрельбой и рыбной ловлей. У Джинн Рейнал был тот быстрый, веселый ум, та искренняя женская уверенность в себе, которые так привлекательны в американках. До двадцати пяти лет Джинн ни разу не выходила из родительского дома одна – в такой строгости ее воспитывали. Даже когда она отправлялась в музеи или галереи, ее всегда сопровождала горничная, усталая, но заботливая.

Джинн и Борис уже встречались как-то на обеде в Лондоне.

В тот вечер нам почти нечего было сказать друг другу, – пишет она, – но мы договорились встретиться на следующий день. Я вошла через вращающуюся дверь, опоздав на час, и увидела, что Анреп выходит через ту же дверь, судя по виду, весьма раздраженный столь длительным ожиданием. Но полный оборот двери может сделать удивительные вещи. В данном случае он помог нам стать друзьями. Когда я сказала ему, что еду в Италию, он оказал мне большую услугу, подробно рассказав, какие мозаики следует там посмотреть [60].

Теперь, когда Борис приехал в Нью-Йорк, их дружба возобновилась, и они решили вместе уехать в Европу. Но Бориса предупредили: Рейналы будут в ярости, так как в результате этого приключения они могут лишиться определенной доли своего немалого состояния. Предупредили его и о том, что если он перевезет Джинн через границу штата и она будет зарегистрирована в гостинице под вымышленным именем, то – хотя ей уже исполнился двадцать один год – это может быть расценено как похищение и Борис рискует предстать перед судом. Но они все-таки стали любовниками, и Джинн поехала во Францию вместе с Борисом.

В парижской студии ее встретили без восторга, и она вспоминает, что ей поручалась самая грязная работа. Однако, в отличие от “южноафриканской сливки”, Джинн мозаикой заинтересовалась и считала сортировку камней по цвету и переделывание целых частей картины бесценным опытом для своих рук, глаз и воли.

Но ее пребывание в мастерской было невозможно из‑за Марусиной ревности, поэтому Джинн занималась мозаикой в своей роскошной квартире с видом на Сену. Она гордилась тем, что благодаря своему энтузиазму научилась наклеивать мозаику на листы быстрее, чем опытные работники.

Однажды Хелен сказала мне: “Когда я ушла от Бориса, я думала, что хотя бы теперь Маруся сможет с ним жить спокойно и счастливо. Но он очень быстро нашел себе американку, которая переехала в Париж, и ситуация оказалась ничуть не лучше”.

Какое-то время работы было так много, что пришлось арендовать еще одну студию в Отей. Здесь в 1930 году, как обычно, когда завершалась работа над заказом, Борис устроил вечеринку. Девушки привели своих кавалеров, которых Борис, снабдив деньгами, послал за сладким белым шипучим вином, напоминавшим шампанское – самое дорогое из тех, что он мог себе позволить.

Кроме шипучего вина на столе были приготовленные Марусей и Борисом закуски. Танцевали под граммофон, который приходилось заводить после каждой пластинки, игравшей три минуты. Игорю, молчаливому шестнадцатилетнему юноше, понравилась девушка по имени Ольга, но на вечере присутствовал ее жених, и сын босса, когда попытался ее поцеловать, получил категорический отказ. Тогда другие девушки посоветовали ему обратить внимание на Варю, жену Джастина Вальями, которая, по их мнению, должна была быть сговорчивей. Борис на этом же вечере взял за руку Вальями и принялся с ним танцевать. Вдруг с веселым изумлением он почувствовал, что архитектор весь размяк в его объятиях. Но когда Борис обнаружил, что семнадцатилетняя Анастасия целуется в чулане с каким-то молодым человеком, он сразу превратился в негодующего отца и указал наглецу на дверь.

Еще в 1925 году началась перестройка Банка Англии. Архитектор Герберт Бейкер, на которого произвел впечатление зал Блейка в Галерее Тейт, решил, что оформление пола в холлах и коридорах следует поручить Борису. В качестве темы художник предложил мифы о золоте и сделал наброски для центральной части пола у входа с Бартоломью-Лейн – восьмиугольные панно семи футов шириной. Там изображалась лежащая на спине Даная, к которой проникал Зевс в виде золотого дождя. С одной стороны, у двери, ведущей в банковский зал, стоял Ясон с золотым руном, а с другой – Мидас, глотающий золото. Герберту Бейкеру тоже нравились античные сюжеты и символические трактовки, поэтому он с удовольствием одобрил проект. Пока в течение 1927 года архитектор пребывал в Дели, где строил дворец вице-короля Индии, в Лондоне его замещал Джордж Бут, председатель строительного комитета. Мозаичная композиция Бориса получила всеобщую поддержку, и контракт был подписан. Однако когда наброски увидел заместитель управляющего Сесил Лаббок, то он счел их тематику оскорбительно фривольной и, по словам Бориса, вышел из себя: “Мистер Анреп сделает нас посмешищем для всего мира. Что скажут наши клиенты, которые, потеряв состояние на бирже, побегут к нам через этот холл за помощью, а их встретят самая низкая шлюха древности, самый большой глупец и самый знатный педераст, подавившийся золотом?!”

Контракт был разорван, и комитет попросил Бориса приготовить новые эскизы. Борис так и сделал, но, как он сам говорил, без всякого интереса и уж наверняка в состоянии бурного негодования, потому что он никогда не умел переносить резких отказов и в таких случаях мог проваляться не сомкнув глаз всю ночь, задыхаясь от ярости. Для него это был вовсе не пустяк, хотя в компании он мог шутить по этому поводу и высмеивать заместителя управляющего.