Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка - Илья Фаликов Страница 47

Волошин посвятил Цветаевой как раз сонет: «Взятие Тюильри (10 августа 1792 г.)» — в составе двухчастной вещи «Две ступени».

«Je те manque deux batteries pour

balayer toute cette canaille la» [34].

Слова Бонапарта. Мемуары Бурьенна Париж в огне. Король низложен с трона. Швейцарцы перерезаны. Народ Изверился в вождях, казнит и жжет. И Лафайет объявлен вне закона. Марат в бреду и страшен, как Горгона. Невидим Робеспьер. Жиронда ждет. В садах у Тюильри водоворот Взметенных толп и львиный зев Дантона. А офицер, незнаемый никем, Глядит с презреньем — холоден и нем — На буйных толп бессмысленную толочь, И, слушая их исступленный вой, Досадует, что нету под рукой Двух батарей «рассеять эту сволочь». 21 ноября 1917. Коктебель

Эти ноябрьские дни Марина и Сережа — у Макса в Коктебеле. Сергей готовится к прыжку, бессмысленному по результату. Он в жажде подвига, готов погибнуть враз.

Ясно, что Бонапарт — это явно по части Марины, но можно лишь гадать, вкладывает ли автор осознанный смысл в приведенную дату взятия Тюильри: это произошло практически ровно за сто лет до года рождения адресата сонета. Если и совпало, то по делу.

В семнадцатом году культ Наполеона вновь охватил умственную Россию. Керенский метит в Наполеоны, и стихи о нем звучат бонапартистскими гимнами — от Цветаевой до Мандельштама. Еще весной Марина слагает стих:

И кто-то, упав на карту, Не спит во сне. Повеяло Бонапартом В моей стране. Кому-то гремят раскаты: — Гряди, жених! Летит молодой диктатор, Как жаркий вихрь. Глаза над улыбкой шалой — Что ночь без звезд! Горит на мундире впалом Солдатский крест. Народы призвал к покою, Смирил озноб — И дышит, зажав рукою Вселенский лоб. 21 мая 1917. Троицын день («И кто-то, упав на карту…»)

Ее впечатлил Георгиевский крест, на каком-то собрании сорванный со своей груди солдатом и надетый на грудь Керенскому.

Мандельштам вторит тому и другому собрату:

Когда октябрьский нам готовил временщик Ярмо насилия и злобы, И ощетинился убийца-броневик, И пулеметчик низколобый, — — Керенского распять! — потребовал солдат, И злая чернь рукоплескала: Нам сердце на штыки позволил взять Пилат, И сердце биться перестало! И укоризненно мелькает эта тень, Где зданий красная подкова; Как будто слышу я в октябрьский тусклый день: — Вязать его, щенка Петрова! Среди гражданских бурь и яростных личин, Тончайшим гневом пламенея, Ты шел бестрепетно, свободный гражданин, Куда вела тебя Психея. И если для других восторженный народ Венки свивает золотые, — Благословить тебя в далекий ад сойдет Стопами легкими Россия. Ноябрь 1917

Коктебельская галломания? Только частично. Сам Волошин хотел (в 1910-м) уйти в Азию — и не вернуться. МЦ назвала его «французский модернист в русской поэзии». Произошел оксюморон: Максимилиана Волошина революция развернула — в историческую Русь. К истокам всего, что творилось на Руси нынешней. С Мариной Цветаевой во многом было то же самое. Это что касается ее «монархизма»…

Девятого декабря 1917 года Волошин посвящает Сергею Эфрону стихотворение «Петроград», написанное в Коктебеле:

Как злой шаман, гася сознанье Под бубна мерное бряцанье И опоражнивая дух, Распахивает дверь разрух — И духи мерзости и блуда Стремглав кидаются на зов, Вопя на сотни голосов, Творя бессмысленные чуда, — И враг, что друг, и друг, что враг, Меречат и двоятся… — так, Сквозь пустоту державной воли, Когда-то собранной Петром, Вся нежить хлынула в сей дом И на зияющем престоле, Над зыбким мороком болот Бесовский правит хоровод. Народ, безумием объятый, О камни бьется головой И узы рвет, как бесноватый… Да не смутится сей игрой Строитель внутреннего Града — Те бесы шумны и быстры: Они вошли в свиное стадо И в бездну ринутся с горы.

Одиннадцатого декабря МЦ пишет в Коктебель письмо мужу, по-видимому последнее в этом 1917 году.

Лёвашенька!

Я думаю, Вам уже скоро можно будет возвращаться в М, переждите еще несколько времени, это вернее. Конечно, я знаю, как это скучно — и хуже! — но я очень, очень прошу Вас.

Я не приуменьшаю Вашего душевного состояния, я все знаю, но я так боюсь за Вас, тем более, что в моем доме сейчас находится одна мерзость, которую сначала еще надо выселить (лицо не установлено. — И. Ф.). Адо Рождества этого сделать не придется.

Конечно, Вы могли бы остановиться у Веры, но все это так ненадежно!

Поживите еще в Кбеле, ну немножечко. (Пишу в надежде, что Вы никуда не уехали).

Завтра отправлю Вам простыни, — когда они дойдут? Я страшно боюсь, что потеряются. Отправлю две.

— У Жских разграблено и отобрано все имение, дом уже опечатан, они на днях будут здесь.

В каком безумном беспорядке Ваши бумаги! (Из желтой карельской шкатулочки [35]!) Как я ненавижу все документы, это ад.