Дамы и господа - Людмила Третьякова Страница 47

Разумеется, «без хозяина дом сирота» — всюду и везде хозяйка находила нерадение, лень, тупость, пьянство. Это вызывало у нее приступ ярости и желание немедленной расправы. В раздражении ее покидали остатки человечности и даже здравого смысла. Однажды она решила продать соседке-помещице свою лучшую кружевницу, «крепостную девку Лушку», которая осмелилась заступиться за дворово­го. Теперь девушка поступала в полное распоряжение новой хозяйки, за свою жестокость прозванной лутовиновскими крестьянами Медведицей.

На счастье, в разгар этой истории в Спасское из Пе­тербурга, закончив очередной год обучения в университете, приехал Иван Сергеевич. Он умолял мать отказаться от своего решения и вернуть соседке деньги за Лушку, подругу его детских лет. Но все уговоры оказались напрасны.

И вот когда приехали люди Медведицы забирать девуш­ку, он выскочил на крыльцо с ружьем в руках и предупре­дил, что первого, кто сделает шаг, он уложит наповал. Вид у молодого барина был такой, что пришельцы решили за лучшее ретироваться.

Не на шутку испуганная поступком мягкого, покладисто­го Ивана, Варвара Петровна тотчас отменила свое решение и отослала покупательнице ее деньги вместе с неустойкой.

Вообще же каждый приезд молодого Тургенева в Спасское ожидался всем подневольным людом как манна небесная. Обожая Ивана, Варвара Петровна дорожила каждым часом, когда могла видеть его, говорить с ним, и боялась огорчить.

Как вспоминали: «При нем она была совсем иная, и потому в его присутствии все отдыхало, все жило… При нем мать не только не измышляла какой-нибудь вины за кем-либо, но даже и к настоящей вине относилась снисхо­дительно; она добродушествовала как бы ради того, чтобы заметить выражение удовольствия на лице сына».

Одно сознание, что ее любимец где-то рядом — пусть с ружьем на тяге, пусть в бесконечных прогулках по ок­рестностям Спасского, — подвигало Варвару Петровну на неожиданные поступки. Она, например, боялась и не любила собак, но тех, с которыми сын ходил на охоту, кор­мила с рук.

Прямая и ясная, определенная в своих отношениях к лю­дям, Варвара Петровна никогда не скрывала, что ее чувство к Ивану особенное. Похоронив младшего сына Сергея, от рождения калеку, она поплакала и успокоилась. В старшем Николае, сдержанном и холодноватом, она не чувствовала той нежности сердца, которой сполна был наделен Иван. Это его свойство нередко являлось врачующим бальзамом для собственного деспотичного характера, от которого ей самой то и дело приходилось страдать.

Она весьма выразительно умела объяснять свои чувства: «Все заключается у меня в вас двух. Я не имею ни сестер, ни братьев, ни матери, ни тетки, никого… Только вы, вы с братом. Я вас обоих люблю страстно, но различно. Ты мне особенно болен…» Варвара Петровна действительно «болела» Иваном, сколь ни странно звучит это слово при­менительно к описанию чувств.

В шутку она называла своего любимца доченькой. Сто­ило Ивану скрыться с глаз, ею овладевало такое беспокой­ство, будто он и вправду та красна-девица, которая, упаси Бог, забредет в разбойничье логово.

Окончание каникул, которые Иван неизменно проводил в Спасском, означало для матери начало истинного мучения, когда, что ни ночь, она просыпалась в холодном поту: где сейчас сын? Здоров ли? Знать, не случайно ее сердце-вещун так колотится, не иначе опасность нависла над ним…

И начинали тянуться друг за другом дни, проведенные без пищи и сна, в дурном настроении. Варвара Петровна на глазах старела, дурнела. Но являлось спасение — Иваново письмо. Оно поначалу читалось наспех, без уяснения подроб­ностей. От дрожавшей в пальцах бумаги требовалось лишь одно: известить, что там, в Петербурге, он жив и здоров.

Тогда эта их любовь была взаимной. Все обитатели Спасского не могли надивиться, с какой исключительной нежностью сын относится к матери. Казалось, он один выполнял долг тех, кто пожалел для нее любви и заботы: и долг ее родственников, и отцовский долг.

Однажды Варвара Петровна уехала куда-то в экипаже. Спустя некоторое время небо затянуло тучами, поднялся ветер, ясно чувствовалось приближение грозы. Молодой барин всполошился, стал всех спрашивать, куда уехала мать. Первые удары грома заставили его буквально метаться от беспокойства. Он то и дело под проливным дождем выбегал к воротам имения и глядел на пустынную дорогу. В разные концы по округе были разосланы люди на поиски Варвары Петровны. Состояние крайней тревоги продолжалось до тех пор, пока кто-то не привез весть, что она пережидает грозу в избушке лесника.

Когда коляска Варвары Петровны показалась наконец во дворе усадьбы, сын бросился к ней, открыл дверцу и, взяв мать на руки, перенес в дом.

В середине 1835 года профессор акушерства Медико-хирургической академии С.А.Громов сделал серьезную опе­рацию Варваре Петровне. Тургенев ухаживал за матерью с терпением и вниманием опытной сиделки. Все, кто навещал тогда больную в ее петербургской квартире, особым образом отмечали это. Много лет спустя дочь Тургеневой, Варвара Николаевна, писала: «Я из уст очевидцев слышала, какими нежными заботами он окружал мать, как просиживал ночи у ее постели».

…И все-таки им пришлось расстаться. К весне 1838 года Ивану удалось сломить сопротивление матери его желанию продолжить учебу в Берлинском университете. Поначалу Варвара Петровна пришла в ужас от этой идеи и наотрез отказалась отпустить девятнадцатилетнего сына в чужие края. Но мысль, что ее материнский эгоизм, боязнь остаться без него в одиночестве могут помешать дальнейшей карьере Ивана, заставила ее согласиться.

15 мая 1838 года, в день отъезда сына из Петербурга, Варвара Петровна с маленькой Варей, Иваном и сопро­вождавшим его Порфирием Кудряшовым, как говорили, внебрачным сыном покойного Сергея Николаевича, при­ехали в Казанский собор. Во время напутственного молебна Варвара Петровна плакала навзрыд.

В своем первом письме сыну в Германию Варвара Пет­ровна старалась передать те чувства, которые владели ею во время прощания. О себе она писала в третьем лице, просто и выразительно рисуя картину настолько зримую, что ее и сейчас легко представить:

«Провожающие машут платками, шляпами… Стоят эки­пажи… На балконах смотрят в лорнеты. Дымится уже, за­звонил третий звонок — и мать вскрикнула, упала на колени в карете перед окошком… Пароход повернул и полетел, как птица… Кучер на набережной погнал лошадей, но недолго был виден пловец… Улетел, и все осиротело…»

…Убийственно тяжелое настроение, с которым провожа­ла Тургенева сына, вполне оправдалось. Обморок Варвары Петровны, когда на палубе корабля Ивана заслонили другие пассажиры и он исчез с ее глаз, оказался предвестником большой беды.

Корабль загорелся в открытом море. Через много деся­тилетий Тургенев описал это событие в своей новелле, вновь и вновь переживая ту страшную ночь, когда он мог погибнуть в костре, в который превратился пылающий корабль, или в бушующей, слившейся с ночным небом морской пучине. Возможно, как раз в эти минуты, когда смерть казалась неотвратимой, где-то далеко в Спасском Варвара Петров­на перед сном, как обычно, на вечерней молитве просила защитить и спасти сына.