Черный граф - Серж Арденн Страница 47

Не совладав со своим неистомным интересом, вымолвила девушка.

– …но скажите, что это за сумка и, чья шпага, покоятся на дне вашей повозки? А ещё седло, неужели вы ездите верхом?

Старик рассмеялся столь искренне, что заставил улыбнуться свою родовитую спутницу.

– Что вы, Ваша Милость, я рыбак! Вся жизнь моя прошла среди подружек-волн. Море отобрало у меня юность, затем молодость, а потом и остатки моей жалкой жизни. Море отняло у меня двух сыновей, сгинувших в волнах проклятого канала. Море вымыло мою душу, иссушив её словно просоленную рыбешку. Но взамен, обучив меня созерцанию, оно одарило меня мудростью смирения, ну и конечно, как водиться, печалью. Ведь они неразлучны, всегда бредут рука об руку. Мудрость – дар Божий, милостиво отпущенный человеку, но, как и все прочие блага, дарованные свыше, отягощен балластом, в виде печали. Вместе они не позволяет слабому разуму нашему, ввергнуть себя в пагубные грехи, словно сети, расставленные дьяволом.

Слова старика угнетающе подействовали на Инесс, наполнив её душу липкой, густой горечью, время от времени преследовавшей девушку с момента её отъезда из Парижа, последнего свидания с отцом. Но приняв решения не поддаваться отчаянию, виконтесса, наигранно весело спросила:

– И, чтобы развеять кручину, вы решили сделаться наездником?!

Сим вопросом, девушка вынудила Папашу Бельморшана расхохотаться.

– Нет, всё это я купил за деньги одного месье, коему, не так давно, спас жизнь.

– Спасли жизнь?! Папаша Бельморшан, миленький, расскажите, как это случилось?!

– Эх, женщины, женщины, любопытство ваша библия.

Глубоко вздохнув, произнес старый рыбак. Но взгляд прекрасных глаз молодой дворянки, заставил нормандца уступить.

– Да, не о чем тут рассказывать! Ну,…как то, в один из дней, возвращался я, на своем ялике из Гавра. Условился с торговцами, из Ле-Мана, обменять рыбу, на новые сети, вот и пришлось тащиться в Гавр. Так вот, возвращаюсь я, не отошел ещё от берега и пол мила, как вдруг гляжу, человек плывет. Ну, как плывет, дрейфует, на последнем издыхании.

Всё более распаляясь от собственного повествования, старик взмахнул руками.

– Мертвец, вначале подумал я! Ан нет, гляжу, дышит касатик, да рукой так по воде шлеп, шлеп, будто совладать с течением пытается. Я тогда сразу подумал: «Никак разбойник какой, а может беглый?». Но морской закон гласит – ежели кого обнаружил за бортом, спасай! Будь то хоть сам дьявол!

Многозначительно прикрыв глаза и авторитетно кивнув, заявил старик, не безудовольствия продолжив повествование.

– И, что же? Ага, поднимаю я его на борт, гляжу, а он ранен, едва дышит. Вот думаю незадача, что ж мне с ним делать? Доставить обратно в Гавр, так может ищут его?! Навлеку на голову невинную смертушку. А даже ежели и винную, так не мне судить его. Гляжу по одёже, вроде бы дворянин, дорогое платье, ремень из доброй кожи, а на ремне кошелек с пригоршней пистолей. Нет, думаю, надо человеку помочь, ведь молод, а значит не время умирать. Поймал я своим плохоньким парусом ветер, да пошел полным ходом в Онфлёр. В Онфлёре есть добрые люди, нашего ремесла слуги, помогли мне доставить раненного к доктору. Добрый лекарь, опытный, седой словно сыч, посмотрел он нашего молодца и говорит: «На вот, старик, снадобье, будешь применять его, как скажу. Свезло хозяину твоему, не задела пуля ничего важного. Пулю он достал, а мне вот, что сказал: «Ежели…», говорит «…не умрет сей молодец через пару-тройку дней, стало быть, жить будет. Ну, а ежели…то на все воля Божья»

– И, что же?

– Ну, дак, удачливым сей месье оказался! Живехонек и здоров, будто и не было ничего с ним дурного. А как узнал, что еду я в город. Я ведь частенько в город ездею, рыбу вожу.

А, что, таких добрых коней как мои, более ни у кого в нашей деревне нет! Вот и сносят со всей округи рыбку, чтобы папаша Бельморшан на рынок свез, да продал. А я, что? я с каждого ливра1 рыбки, имею свой лиар! Ведь в море я не хожу, стар, надо же, чем-то кормиться?

– Да-да, папаша Бельморшан, несомненно, великолепные кони и дела ваши идут замечательно. Только вот вы про гостя своего говорили.

– А, что гость? Выдюжил он, дело молодое! Дал денег мне и говорит: «Будешь, старик в городе, купи мне, мол, седло испанское, да шпагу, да ещё кое-чего. Я, мол, засиделся у вас тут, пора мне, мол, домой». Вот я и сделал всё, как он велел.

В этот миг, из-за холма, показались островерхие крыши рыбацких домиков, сбившихся в деревню, расположившуюся на берегу Английского канала.

– А вот и наш, благословенный, Виллервиль!

Воскликнул старик, хлестнув длинными вожжами, по лоснящимся крупам коней.

Уже совсем скоро, прогромыхав по улицам Виллервиля, и миновав перекресток, где возвышался крест, серого камня, от влаги покрывшийся зеленоватым налетом, фургон дядюшки Бельморшана, вкатил на просторный двор, откуда, меж одноэтажными постройками, сквозь ажур развешенных на веревках рыбацких сетей, открывался изумительный вид на морскую даль. Потянув за вожжи, старик остановил коней, громко воскликнув:

– Эй, Фантина, сушеная скумбрия, выходи, встречай гостей!

Из распахнутых ворот, одного из покосившихся строений, вышла пожилая женщина, за которой на голос хозяина, выползло несколько упитанных котов, лениво потягивавшихся после сытой вечерней дрёмы. Вытерев руки о серый холщевый передник, угрюмая Фантина, из-под складок белоснежного чепца, с подозрением уставилась на незнакомую особу, с ребенком на руках, восседавшую на передке массивной повозки. Скуластое покрытое морским загаром лицо женщины, испещрённое резкими глубокими морщинами, что придавало лику неприветливой суровости, казалось высечено из камня горестями и ветрами, самыми действенными инструментами, безжалостного воителя, по имени время.

– Ты Эсташ, словно одинокое дерево, на равнине, притягивающее к себе молнию.

Проворчала она, очевидно, без труда разгадав причину, которая заставила её мужа привезти в их дом, молодую особу, как, несомненно, и любого другого, кому бы требовалась помощь.

– Не ворчи старая сквалыга, лучше принеси напиться с дороги, мне и нашей гостье. Да распрягай поскорее кормильцев наших, да отведи их в конюшню, да напои свежей водой.

На сей раз беспрекословно, старуха спустилась в сумрачное чрево погреба, откуда, вскоре, появилась с большим запотевшим глиняным кувшином. Наполнив две керамические кружки прохладным сидром, она поднесла, одну из них мужу, другую гостье. Под пристальным взглядом нормандки, Инесс, сделав всего несколько глотков кисло-сладкого пойла, вернула посудину хозяйке, поблагодарив за угощение. Что же до Бельморшана, то он, жадно, большими глотками, прикончив уже вторую кружку, тайком, с интересом, наблюдал за безмолвным знакомством женщин.

– Не судите строго, Ваша Милость…

Обратился старик к несколько смущенной приемом виконтессе.

– …в наших краях столь редко встречаются приезжие, что женщинам, живущим здесь с рождения, и никогда не бывавшим за пределами Виллервиля, кажется, что они единственные на земле, оттого так сух и нерадушен их прием. Но дайте срок, за те несколько дней, которые вы проведете в нашем скромном жилище, моя Фантина так привыкнет к вам и вашему сыночку, что не пожелает отпускать.