Андрей Тарковский. Жизнь на кресте - Людмила Бояджиева Страница 47

В 1973 году Тарковский возвратился к сценарию «Белый, белый день…» с эпиграфом из стихов отца:

Заявка, после многочисленных поправок, была принята.

В те дни, когда Андрей уже готовился к съемкам «Белого, белого дня», в день его рождения, 4 апреля, было решено, наконец, пригласить родителей в квартиру в Орлово-Давыдковском и познакомить с его новой семьей.

— Знаю, не любят они меня. Все Ирму забыть не могут, — Лариса раскатывала тесто, готовясь к «богатому приему». — Да и за вами, видно, не очень скучают. Внуку уж два года, а они что-то не рвутся на него посмотреть. С мамой моей и дочкой даже незнакомы.

— Так уж вышло, — туманно объяснил Андрей и поспешил покинуть кухню. Что и говорить, отношения с родней у него не складывались, видно, пора исправлять ситуацию.

Арсений Александрович пришел с женой Татьяной Озерской — светской, холеной дамой, частой гостьей ЦДЛ и писательских домов творчества. Озерская была известным литературным переводчиком, что сближало ее с мужем.

Сдержанная Мария Ивановна, тушившая одну папиросу за другой, худенькая, строгая, крайне скромно одетая, с пучком седеньких волос, казалось, все еще испытывала любовь к отцу своих детей, называя его Арсюшенькой. Совместное пребывание этих людей за столом, включая Ларису с Лялькой и Анной Семеновной, создавало столь взрывоопасную обстановку, что все старались помалкивать. Ольга Суркова, бывшая среди приглашенных, подробно рассказала о происходившем в тот день.

Все заметили, как разошелся, выпив для храбрости, Андрей. Таким его ни до, ни после никто не видел. Андрей ощущал важность момента, напряженность взаимоотношений близких ему людей. И без того взвинченный, он находился в состоянии почти истеричной приподнятости, напоминая своей крайней интимной откровенностью князя Мышкина.

С детской экстатичностью произнес тост в честь матери:

— Мама, нет, ты еще не представляешь — я привезу тебя на наш хутор! Там сохранился фундамент дома, в котором мы жили, и на этом фундаменте я выстрою точно — понимаешь меня — точно такой же дом, в котором мы жили. И тогда только я привезу тебя туда… и ты его сама увидишь. Сама проверишь, правильно ли я все помню… вот ты увидишь — это будет наш дом! Понимаешь?

Он так часто в последнее время думал над воссозданием кинореальности «Белого дня», что сейчас испытывал ощущение остановившегося времени. Он чувствовал себя демиургом, способным вернуть прошлое. Смутные образы возвращенного детства уже заполняли его. Казалось, стоит лишь перешагнуть порог — и все можно вернуть! Отсюда охватившая его в тот памятный вечер эйфория. И, конечно же, действовала изрядная доля опьянения, всегда раскрепощавшая сдержанного и замкнутого Андрея.

Чаще всего он обращался к отцу, которого откровенно боготворил, страдая в то же время от сиротливой, безответной любви к нему. Отец оставался для него тем идеалом, законность родства с которым ему все время приходилось себе доказывать.

Чувства Андрея, копившиеся всю жизнь, получили выход в этом странном застолье. Он буквально внушал отцу самое интимное признание в любви:

— Папа, ты должен знать, что здесь, в этом доме, все принадлежит тебе. Здесь все создано только для тебя! Папа, ты здесь хозяин. Моего старшего сына зовут Арсений — это же в честь тебя, папа! Вот твой младший внук Андрей — это тоже твое…

Вечер был попыткой набело переписать всю жизнь. Попыткой неуклюжей, торопливой. У Андрея возникало ощущение, что именно «Белый день» — лучший способ заявить отцу о самом себе. Он не переставал убеждать его:

— Папа, ты увидишь, что это будет за фильм! Вы все увидите…

— Успокойся, Андрюша, — попыталась Марина остановить излияния брата. — У тебя непременно все получится. А мы увидим.

Он вдруг погас, сел на свое место и задумчиво стал ковырять в тарелке остывший плов.

— А если нет? Если не получится, а, сестренка? Вы — ты и мама, всегда считали меня самым сильным в семье. Считали, что я сильнее вас. Но я был самым слабым. Только вы этого никогда не понимали. Не понимаете и сейчас, как мне трудно…

2

Новый сценарий сосредотачивался на истории матери и детства. Начинался сценарий с эпизода похорон на белом холодном зимнем кладбище, как бы перекликавшегося с названием фильма. Из эпизодов, касающихся матери, складывался образ гордой и одновременно жалкой брошенной женщины. Затем половина из них отпала, но в фильм вошло отражение ее истории в отношениях выросшего сына и его жены — Натальи и Алексея, как бы зеркально повторяющих разрыв родителей. А фильм получил название «Зеркало».

На роль Матери, естественно, претендовала Лариса. Но Андрей уже присмотрел другую актрису.

Однажды, еще на этапе подготовки «Соляриса», он оказался в лифте с Маргаритой Тереховой, ехавшей на пробы роли Хари.

— А какие у вас чудесные волосы! — заметил Андрей.

— О, волосы у меня замечательные, — Маргарита выпустила из-под воротника всю свою копну.

Но в «Солярис» Тарковский ее не взял. Потом уже на съемках «Зеркала» сказал:

— Если б снималась Рита, было бы совсем другое кино.

На пробах роли Матери Терехова спросила:

— Когда «Мастера и Маргариту» будем снимать?

Тарковский прищурился:

— Ну, кто будет Маргаритой, я примерно догадываюсь. А кто Мастера сыграет?

— Как кто? Смоктуновский, конечно.

Тарковский пожал плечами:

— Не знаю, не знаю. А вот если бы я?

Он утвердил на роль Терехову, даже не подумав сообщить об этом Марине Влади, пробовавшейся на роль ранее и уже строившей планы будущих съемок в России. Марина надеялась получить официальную работу в СССР, позволявшую постоянно быть рядом с Высоцким. Тарковский как режиссер был интересен и ей, и Владимиру. «Проходит несколько дней, — вспоминает Марина, — мы звоним Андрею, но все время попадаем на его жену, и та с присущей ей любезностью швыряет трубку. Я чувствую, что звонить бесполезно — ответ будет отрицательным. Но Володе не хочется в это верить, и, когда через несколько дней секретарша Тарковского сообщает нам, что роли уже распределены и что меня благодарят за пробы, он впадает в жуткую ярость. И на два долгих года Высоцкий прерывает контакт с Тарковским. Общие друзья пытались примирить их, но тщетно».

Возможно, Марина не знала, что обида Высоцкого на Андрея имела более давние корни.

Тарковский, ценивший Володю как актера, хотел снимать его в своих фильмах. Однако при всей любви к Высоцкому Андрей был вынужден отказаться от работы с ним. В «Рублеве» Володя должен был играть ту роль, которую сыграл Граббе, — сотника-«ослепителя». Но он дважды запил, дважды подвел. Этого Тарковский простить не мог. Во всем, что касалось профессии, он был человеком невероятно ревностным и педантичным. Лишь после смерти Высоцкого Тарковский признает: «Владимир Высоцкий — уникальная личность. У меня такое впечатление, что он — один из немногих художников нашего времени, жанр которого я совершенно определить не могу и который сумел выразить свое время, как никто».