Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин Страница 47

«Придя на квартиру адмирала, я в первой же комнате был встречен им самим, и на мне испытующе остановилась пара больших, спокойных, не моргающих и проницательных карих глаз. Я никогда не забуду этого взгляда, проникающего в глубину души и заставляющего невольно чувствовать важность настоящего момента. Адмирал сел в кресло около письменного стола и посадил меня [на]против, после чего сейчас же приступил к разговору.

Лейтенант Попандопуло встретил меня в столовой, и там мы все вместе еще пили чай, после чего я простился, причем адмирал поцеловал и перекрестил меня».

Воспоминания Бермондта были опубликованы восемь лет спустя, когда подробный рассказ, в чем все-таки заключалась его совместная с Колчаком работа, не мог бы уже повредить ни тому, ни другому. Поэтому неясно, почему мемуарист не захотел или не смог сообщить на этот счет ничего более внятного, и позволительно заподозрить, что простым представлением Бермондта адмиралу все дело в действительности и закончилось. Сочетание как будто искреннего монархизма и патриотизма с не менее органичными фанфаронством и легковесностью вообще делает мемуары Бермондта источником довольно сомнительным; но и другой рассказ, определенно указывающий на существование в Петрограде «колчаковской ориентации», также невольно оставляет ощущение какой-то недостаточной серьезности происходившего.

Полтора десятилетия спустя генерал Г.И.Клерже вспоминал, как однажды летом 1917 года на полуконспиративном заседании одного из петроградских кружков он неожиданно для себя услышал, «что, мол, созревшее движение, в условиях современной ответственной обстановки в России, возглавить должен никто иной, как уже известный на всю Россию герой Рижского залива Адмирал А.В.Колчак». Заявление показалось Клерже странным: «о Генерале Л.Г.Корнилове, имя которого было в то время на устах у всей России, в этом заседании, к крайнему удивлению, ничего ни разу не было сказано… Выходило так, как будто все движение до сего времени исходило только от имени Адмирала Колчака и под его непосредственным контролем и руководством». Более того, рассказ мемуариста создает впечатление, что и для самого Александра Васильевича, уже принявшего решение об отъезде заграницу, такие восхваления и такая роль были неожиданными и нежелательными, и он лишь «просил членов заседания поддерживать с ним самую тесную связь и, в случае успешного завершения движения, телеграфировать ему для того, чтобы он смог немедленно вернуться обратно в Россию».

По сути дела, рассказ Клерже, быть может нечувствительно для него самого, рисует Колчака в довольно неприглядном виде – «свадебным адмиралом», который предпочитает остаться в стороне, дабы возглавить «движение» только в случае его победы и не раньше. В свете приведенного выше свидетельства Смирнова, однако, такая точка зрения кажется все-таки несправедливой, тем более что серьезность самой «организации» или кружка могла показаться Александру Васильевичу сомнительной.

В то же время, принимая приглашение посетить заседание, Колчак должен был в какой-то мере разделять «программу» или взгляды членов кружка; и тем интереснее свидетельство назначенного Временным Правительством начальника столичной военно-окружной контрразведки, социалиста-революционера и приват-доцента Н.Д.Миронова, согласно которому «организация» Клерже и его единомышленников имела монархический характер, то есть, по меньшей мере, в политическом спектре должна была находиться «правее» армейского командования и созданного при Ставке Союза офицеров Армии и Флота, которые все еще занимали лояльную позицию по отношению к центральной государственной власти. В сопоставлении с этим приобретает дополнительный интерес общение Александра Васильевича с генералом В.И.Гурко, отстраненным от командования после протеста против «декларации прав солдата». Несмотря на репутацию «друга Гучкова», Гурко сочувственно относился к отрекшемуся Императору и за написанное в таком тоне частное письмо Государю был 21 июля по распоряжению Временного Правительства арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Как раз накануне состоялось его знакомство с Колчаком, и вполне правдоподобным выглядит предположение современного историка, что именно эта встреча стала «последней каплей, переполнившей чашу терпения присяжного поверенного (Керенского. – А.К.)»: вряд ли случайно как раз 21 июля адмирал получил срочную телеграмму, призванную в очередной раз продемонстрировать суровость и решительность министра-председателя. «Предлагаю Вам, – говорилось в ней, – с чинами вверенной Вам миссии в кратчайший срок отбыть к месту назначения – САСШ [41], донеся предварительно о причинах столь долгой задержки отъезда».

Адмирал Смирнов соотносит распоряжение о немедленном отъезде с еще одной тревожной новостью: «Однажды вечером мы получили известие, что наша организация раскрыта Керенским. На другой день Адмирал Колчак получил собственноручное письмо от Керенского с приказанием немедленно отбыть в Америку». Почти в унисон звучит и рассказ Бермондта: им якобы «были получены сведения от своей разведки (? – А.К.), что на работу адмирала Колчака обращено внимание, и революционные круги решили ее пресечь, арестовав Его Превосходительство и всех его сотрудников, в том числе и меня». Дальнейшее мемуарист изображает так: «На открытое выступление адмирал не согласился, считая преждевременным и обреченным на неуспех, а поэтому, воспользовавшись предложением американцев поступить к ним на службу, уехал в Америку». Однако этот рассказ вызывает некоторые сомнения…

Заметим, например, что упоминавшийся выше Миронов, по долгу службы «революционного жандарма» [42]занимавшийся дотошным расследованием любых намеков на «контрреволюцию», никакой «организации Колчака» не упоминал. Можно объяснить это поздним вступлением Миронова в должность – на следующий день после отъезда адмирала из России, – но и тогда кажется странным, что революционная власть, готовая пойти на неизбежный скандал в случае ареста такой известной всей России личности, как Колчак, удовлетворилась бы его отъездом и проявила снисходительность к остальным участникам «организации», которая, если верить Смирнову и Бермондту, представлялась Керенскому столь опасной.

Более того – начинает выглядеть сомнительным и даже подозрительным поведение самого Бермондта, явившегося с предупреждением об угрозе ареста и требованием «открытого выступления». При этом оценка Колчаком сил, которые могли бы стать под его начало, как недостаточных и отказ от немедленной авантюры представляются совершенно оправданными, вовсе не свидетельствуя о нехватке у адмирала решительности или даже храбрости для таких действий. Усомниться в готовности Александра Васильевича к рискованным (но осмысленным!) поступкам не дают и воспоминания подполковника Л.Н.Новосильцова, возглавлявшего офицерский союз и в июне (примерно 24–28-го числа) поднесшего адмиралу – взамен выброшенного им в море – Георгиевское оружие с надписью «Рыцарю чести от Союза офицеров Армии и Флота». Но после этого подполковник еще раз посетил Колчака, теперь уже – «для совершенно секретной беседы»…