Тюрки. Двенадцать лекций по истории тюркских народов Средней Азии - Василий Бартольд Страница 47

О значении тюркского языка в то время можно судить по тому, что, например, у Рашид ад-дина даже там, где говорится о семье Чингисхана, вместе с монгольскими терминами употребляются тюркские. Монгольский термин нойон — «князь» (в значении тюркского бег) для обозначения военной аристократии употреблялся в Туркестане до времени Тимура; при Чингисхане главным нойоном, как руководитель военного дела, был его сын Тулуй; это звание обозначается по-монгольски словами еке нойон — «великий нойон», но рядом приводится вместо монгольского прилагательного тюркское в том же значении (улуг нойон). Мы не видим, однако, со стороны мусульман попытки сделать тюркский язык языком государства.

Когда Плано Карпини в 1246 году уезжал из Монголии, ему дали для папы грамоту, написанную «по-сарацински». Профессору Пельо удалось установить, что в архиве Ватикана до сих пор сохранилась эта грамота, написанная на персидском языке. Грамота (дата ее — конец джумада II 644 года хиджры, то есть начало ноября 1246 года) написана настолько безграмотно, что ясно — персидский язык не мог быть родным языком составлявших ее. Заглавие грамоты написано по-тюркски; замечательно, что имени Гуюк-хана нет и грамота послана от имени «хана великого улуса и вселенной»; встречаются тюркские слова и выражения и в тексте грамоты. Надо думать, что составителями грамоты были среднеазиатские купцы тюркского происхождения, старавшиеся писать по-персидски, как на принятом в их стране литературном языке.

От политических смут и связанного с ними перерыва торговых сношений среднеазиатские монголы должны были страдать больше других монгольских государств, для которых, не исключая и Золотой Орды, был открыт доступ к морю. Этим, может быть, объясняется, что именно в Средней Азии возник грандиозный план восстановления единства Монгольской империи в той форме, в которой это тогда только было возможно, — в форме федерации монгольских государств, с тем чтобы купцы свободно, не подвергаясь никаким поборам, могли переезжать из одного государства в другое. Историки приписывают инициативу в этом деле чагатайскому хану Туве, которому удалось убедить Чапара, после чего были отправлены послы в другие монгольские государства; везде было выражено согласие. Послы из Средней Азии прежде всего прибыли в Китай, к внуку и преемнику Хубилая (умершего в 1294 году) Тэмуру [182]; затем в сопровождении посла Тэмура послы Чапара и Тувы отправились в сентябре 1304 года в Персию, в Мерагу, где тогда находился вступивший на престол султан Олджэйту [183]. В 1305 году Олджэйту послал письмо на монгольском языке французскому королю Филиппу IV с извещением о достигнутом соглашении; это письмо дошло до нас и является единственном известным нам подлинным монгольским документом, относящимся к этому договору. Прежние войны объясняются в этом письме не злой волей и не корыстолюбием ханов, но клеветническими речами злых подданных (караджу); теперь, говорится дальше, мир восстановлен, все члены ханского рода, старшие и младшие, пришли к соглашению, все дороги открыты, и первый, кто нарушит договор, будет иметь против себя всех остальных. В письме высказывается наивное мнение, чтобы «франкские султаны», то есть европейские государи, установили между собой такой же мир и также поднялись бы все вместе против его нарушителя; между тем в Европе в то время происходили такие события, как борьба Филиппа IV с папой и завоевание англичанами Шотландии. По поводу такого же письма, полученного английским королем Эдуардом I (1272–1307), новый король Эдуард II в своем ответе в 1307 году мог только выразить надежду, что, с помощью Божьей, возникшие в разных местах ссоры уступят место согласию и миру.

Пункт договора об общих действиях против всякого нарушителя мира остался, конечно, и в Монгольской империи такой же мертвой буквой, каким он был всегда, и раньше, и после. Мы увидим в следующей лекции, что первая половина XIV века была для Туркестана временем еще более ожесточенных междоусобий и еще большего культурного упадка.

Мы не располагаем, к сожалению, ни одним среднеазиатским источником, где бы говорилось о восстановлении мира между монгольскими государствами и о его нарушении. Джемаль Карши, сведения которого доходят до весны 1303 года, ничего не знает о договоре; им только высказывается убеждение, что «наши хаканы» располагают достаточной военной силой для отражения всех попыток Тэмура (внука Хубилая) и его потомков завоевать города Средней Азии. Тот же автор еще называет Туву «крепким столпом» державы Чапара; очевидно, эти слова написаны еще до происшедшей в 1305–1306 годах войны между этими ханами.

Об этой войне и дальнейших событиях, как почти обо всем, что происходило в мусульманской Средней Азии до начала XIV века, мы располагаем только источниками, написанными в Персии. По этим известиям, столкновение произошло между царевичами домов Угэдэя и Чагатая, между Самаркандом и Ходжентом; Тува отправил послов к Чапару, объяснил столкновение «легкомыслием юношей» и предложил прекратить военные действия, а для разбора причин столкновения созвать третейский суд в Ташкенте. Чапар согласился, но чгатайские царевичи скоро нарушили это перемирие, вероятно, не без согласия Тувы, хотя сам он не выступал. Кроме Мавераннахра, были произведены грабежи на Таласе. В это время войско Тэмура напало на пограничные посты Чапара у Иртыша и Алтая; при этом определенно говорится, что эти войска призвал Тува. Покинутый почти всеми, Чапар всего с 300 всадниками пришел к Туве и подчинился ему; таким образом, восстановилось преобладание в Средней Азии дома Чагатая. Междоусобия продолжались еще некоторое время, до курултая, созванного летом 1309 года царевичем Кебеком [184], сыном Тувы (Тува умер еще в 1306 году). Почти все царевичи дома Угэдэя частью ушли, частью лишились своих владений; из всех сыновей Хайду только один, Шах, сохранил особую тысячу и особый юрт.

С этим междоусобиями персидский историк Вассаф [185]связывает полный упадок земледелия и торговли в Мавераннахре и Туркестане. В Мавераннахре культурные традиции были настолько продолжительны, что о полном исчезновении городов и земледельческих поселков не могло быть и речи, но в более северных областях постепенно установилось то положение, о котором говорит арабский автор Омари [186], писавший со слов человека, бывшего в Туркестане: «В Туркестане теперь можно найти только развалины, более или менее хорошо сохранившиеся. Издали видишь хорошо построенное селение, окрестности которого покрыты цветущей зеленью. Приближаешься к нему в надежде встретить жителей, но находишь дома совершенно пустыми. Все жители страны — кочевники и нисколько не занимаются земледелием».