Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика - Гиора Ромм Страница 47

— Веду вас в бой, — сказал контролер, оторвав меня от мыслей и воспоминаний об Анваре. Напряжение нарастало, однако мы продолжали патрулировать еще две минуты, прежде чем контролер направил нас на северо-восток, «на дело».

На дело! Для летчика-перехватчика эти слова подобны высоковольтному разряду. Они означают, что через несколько мгновений ты окажешься участником схватки, которая может закончиться гибелью некоторых участников, другие, сохранив жизнь, будут вынуждены выпрыгивать из своих машин с парашютами, тогда как остальные повернут домой. И все это — за считанные секунды.

Мы повернули на восток и увеличили скорость. Сирийцы в свою очередь повернули на север, нам навстречу. Расстояние между нами стремительно уменьшалось, мы сближались с двойной звуковой скоростью. Когда мы сбросили два резервных топливных бака, я понял, что сейчас стану участником первого воздушного боя с тех пор, как был сбит три года назад. При той бешеной скорости, с которой мы сближались, расстояние между нами и сирийцами сокращалось на пятьсот ярдов в секунду. Мой хвост еще вибрировал от толчка в оба крыла в результате сброса двух топливных баков, когда мы увидели их прямо перед нами. Их тоже было четверо.

Самый левый самолет, на который был нанесен коричнево-зеленый сирийский камуфляж, пролетел слева очень близко от нас с Ланиром. Я откинулся назад и нырнул сильно влево, собираясь использовать способность сохранить скорость, получить благодаря этому больший коэффициент преобразования, а затем, совершив полный оборот на триста шестьдесят градусов, зайти вражеским самолетам в хвост, заняв наиболее выгодную позицию. Глядя снизу вверх, краем левого глаза я заметил два МиГа, все еще летящих вместе где-то в полумиле от меня, делающих резкий восточный поворот. Краем правого глаза я видел, что Ланир заканчивает свой высокий поворот и начинает снижаться, так что сейчас мы оба устремились к точке, в которой почти непременно столкнемся. Я немного уменьшил скорость своего поворота, Ланир прошел воображаемое «место встречи» чуть раньше меня, и когда мы оба повернули к северу, он выпустил ракету.

Один из МиГов был подбит и взорвался.

Пока ракета летела к цели, я обогнал Ланира слева, чтобы оказаться перед его машиной, и взял на прицел второй сирийский самолет. Воздушный бой напоминал карусель, стремительно вращающуюся влево, где каждый из нас четверых (ОК, уже троих), находящихся на краю гигантского диска, пытался догнать бегущего перед тобой. МиГи продолжали свой поворот налево, и когда мы оказались развернутыми на запад, меня ослепило солнце, оно показалось из-за горизонта и снова пропало. Я продолжал развороту дожидаясь, когда МиГ станет видно, но никак не мог его обнаружить.

Я услышал, как Илан Гонен сообщает, что сбил МиГ немного севернее от нас. Сразу после этого прозвучал приказ контролера: «Закончить бой».

Мой МиГ показался чуть юго-западнее, и мне оставалось покрыть небольшое расстояние, чтобы выйти на огневую позицию. Ланир сообщил, что видит Галя и Гонена, и они присоединяются к нам. Был виден МиГ, перевернувшийся вниз кабиной и пикирующий к земле, чтобы укрыться в тени, окутывавшей темную поверхность Голанских высот.

Я накренил нос самолета, чтобы спикировать вслед за ним. По радио я услышал, как Ланиру докладывают, что они взяли курс на Кунейру, маленький сирийский городок на Голанских высотах, прямо на границе между Израилем и Сирией. Ланир спрашивал, где я, и приказал бросить все и присоединить к ним. У меня не осталось выбора. Я должен был прервать свой визуальный контакт с МиГом, который имел шанс сбить, повернуть на запад и присоединиться к трем остальным самолетам. Я начал выводить свою машину из пике, оставив сирийский истребитель.

Поскольку на восток я летел очень быстро, со скоростью около трехсот ярдов в секунду, и успел значительно углубиться в воздушное пространство Сирии, то слева по борту я видел сирийский город Санамаян, а справа — сирийский город Джасим. И тут, без всякого предупреждения, меня охватил страх. Три других самолета нашей формации уже взяли курс на Кунейру, а МиГ, который я преследовал, летел сейчас на самой малой высоте и был для меня недосягаем. Я невольно оказался в ловушке — на высоте двадцать тысяч футов, между Голанскими высотами и Дамаском, на виду у батарей сирийских ракет земля-воздух.

Повернув на запад, к дому, я четко понимал, что теперь не смогу заметить ракету, если она прилетит с востока, мне в хвост. Сидя в кабине, я почувствовал, что у меня дрожат ноги, и я не мог унять дрожь, поскольку мой мозг лихорадочно искал ответ на вопрос, занимавший все мои мысли: как, черт возьми, отсюда выбраться? Я наклонил нос машины, чтобы спуститься ниже, но тут меня посетила не самая умная мысль, что я лечу над зоной сирийской ПВО и если опущусь слишком низко, меня могут сбить. Поэтому я задрал нос машины и стал поворачивать на девяносто градусов то вправо, то влево, чтобы точно увернуться от любой ракеты, которую могли выпустить в мою сторону. Я все еще находился в зоне поражения сирийских ракетных батарей, которые, несомненно, старались взять меня на мушку, идентифицировать как вражескую цель и сбить. Наконец стало понятно, что если я продолжу свои безумные маневры и повороты то вправо, то влево, то никогда не достигну места назначения на западе.

Испарина, учащенное дыхание, дрожь в ногах — все это сплелось в один тугой узел, когда Ланир спросил по радиосвязи, что со мной происходит. Верный кодексу поведения израильских летчиков в боевой обстановке, я собрал последние силы, чтобы ответить спокойным тоном, что все под контролем — лечу домой, не надо за меня беспокоиться.

Следующие пять минут я совершал сложные маневры, во время которых моя голова вращалась то вправо, то влево (поскольку я старался получить максимальный обзор), а дыхание стало тяжелым и очень быстрым, как у спринтера. Пять самых долгих минут в моей жизни, пока я не увидел Кунейры; пять минут, когда я совершенно не был уверен, что не расползусь по швам прежде, чем мой самолет пересечет границу Израиля. Кунейтра лежала подо мной. Когда я смог наконец повернуть влево и взять курс на юго-запад, я увидел сирийские ракетные комплексы, от которых только что унес ноги.

Дрожь в ногах все не унималась, по спине бегали холодные мурашки, мой летный комбинезон весь промок от пота. Я переключил кислород на 100 %, чтобы дать легким больше горючего и чтобы проверить, что я могу пользоваться своими руками, которые в течение пяти минут выжимали все возможное из рычага управления и тумблеров. Ланир сообщил, что они пролетают над галилейским поселком Явниэль, и спросил, подождать ли меня.

— Я вернусь сам, один, — ответил я, понимая, что мне нужно время, чтобы прийти в себя.

Был вечер, я летел на высоте двадцать пять тысяч футов, снизив скорость, чтобы полет продолжался подольше. Дыхание постепенно пришло в норму, ноги перестали дрожать, осталось лишь неприятное ощущение от насквозь промокшего комбинезона. Я посмотрел вниз. Подо мной было восхитительное зрелище маленькой страны, медленно разворачивающейся со скоростью моего самолета. По мере того как день сменялся ночью, на земле загорались огни.

Моя страна, не имеющая ни малейшего представления, что сейчас происходит в небе над ней. Этого не знал никто. А в моей душе страх постепенно уступал место стыду.