Тамбовский волк - Виктор Юнак Страница 48

Последние слова утонули в аплодисментах. Но чекист поднял руку, успокаивая слушателей.

— В силу этого, губернской Чрезвычайной комиссией уже расстрелян сорок один человек из вражеского лагеря. И это только в одном Тамбове.

Снова шквал аплодисментов. На этот раз чекист уже спокойно дождался, пока аплодирующие сами собой успокоятся. После этого продолжил немного осевшим от частых и продолжительных выступлений голосом.

— За смерть каждого нашего борца должны поплатиться тысячи врагов. Довольно миндальничать. Зададим кровавый урок буржуазии!

Снова аплодисменты. Антонов в президиуме переглянулся с Сокольским и только головой покачал. Антонов в этот момент даже посочувствовал Сокольскому, отец которого в конце XIX века был известным в Тамбовской губернии фабрикантом. Но младший сын не пошёл по стопам отца, а связал свою судьбу с революционерами. В те годы это, увы, было не только не редко, но даже и модно.

— За голову и жизнь одного из наших вождей, товарища Урицкого, должны слететь сотни голов буржуазии и всех её приспешников. Как сказал товарищ Лацис: "Заложники — капитал для обмена"! Мы должны взять заложников из инженеров, купцов, священников, правых социалистов-революционеров. И, в случае, если буржуазный гад поднимет голову, то прежде всего падут головы заложников. Нужно арестовать жён и детей наших врагов и посадить их в тюрьму до явки их мужей. А коли те не появятся, то и расстрелять заложников, к чёртовой матери, не раздумывая. На белый террор мы ответим красным террором!

Антонов понял, что Россия, новая Россия, несамодержавная, тяжело заболела. Если страна начала брать в заложники собственный народ, значит, болезнь будет очень тяжёлой и практически неизлечимой, если не нейтрализовать в самом зародыше вирус этой болезни. Он полез в карман кожаного пиджака за папиросами и наткнулся на какой-то листок, сложенный несколько раз. Вытащил его из кармана, глянул — это был тот самый экстренный бюллетень уездной Чека по борьбе с контрреволюцией. Антонов поднял глаза, посмотрел сначала на Сокольского, затем на других членов президиума, в зал. С трибуны выступал уже какой-то другой оратор, говорил всё те же пламенные слова, клеймил врагов революции, призывал к красному террору. Представитель тамбовской Чека уже сидел на стуле в президиуме рядом с председателем Кирсановской уездной чрезвычайной комиссии.

Антонов неспешно, стараясь не шуршать, развернул бюллетень и стал читать.

"... Товарищи! Нас бьют по одной щеке, мы это возвращаем сторицей и даём удар по всей физиономии. Произведена противозаразная прививка, т.е. красный террор... Прививка эта сделана по всей России, в частности, в Кирсанове, где на убийство тов. Урицкого и ранение т. Ленина ответили расстрелом буржуазных элементов и контрреволюционеров Сёмина Леонтия Павловича, Корнилова Ильи Николаевича, Забродиной Амалии Фоминичны, Степанова Святослава Кондратьевича... И если ещё будет попытка покушения на наших вождей революции и вообще работников, стоящих на ответственных постах из коммунистов, то жестокость проявится в ещё худшем виде... Мы должны ответить на удар — ударом в десять раз сильнее..."

И вдруг, не дочитав до конца, Антонов снова переключился на фамилии расстрелянных людей. Кровь прилила к вискам. Корнилов Илья Николаевич! Это же один из лучших его людей. Они же с ним не одного бандита поймали. Да, Корнилов бывший подпоручик царской армии, бывший меньшевик. Но он полностью перешёл на сторону советов. В конце концов, он же служил в органах советской милиции. Только теперь Антонов понял, куда исчез Корнилов два дня назад. Его всё не могли найти ни дома, ни на работе, ни в городе вообще. А он уже несколько дней, как расстрелян. Без суда и следствия! И даже ему, начальнику Кирсановской милиции, о том не сообщили. Значит, тоже не доверяют. А возможно, и он сам уже находится в расстрельных списках Чека.

От такого предположения Антонов вздрогнул, автоматически повернул голову в сторону сидевших недалеко от него чекистов. Те, словно почувствовали его взгляд, тоже повернули голову к нему. Вслед за этим тамбовский чекист о чём-то спросил у кирсановского (может быть, о том, что за человек этот Антонов, начальник милиции). Антонов тут же глянул на Сокольского, который встал со своего места и прошёл к трибуне. "Завтра же возьму отпуск и скроюсь. Пора начинать действовать, не то будет поздно", — Антонов больше думал о своём, нежели слушал оратора.

— Товарищи! Мы здесь выслушали нескольких ораторов и поняли, что всё единодушно поддерживают требование вождей нашего государства и руководителей партии коммунистов о том, что в советской стране необходимо ввести красный террор. Да, наш террор вынужден, но это террор не Чека, как многие могут подумать, а рабочего класса. А значит, и проводить его нужно по-пролетарски беспощадно. У буржуазной змеи должно быть с корнем вырвано жало, а если нужно, и разодрана жадная пасть, вспорота жирная утроба. У саботирующей, лгущей, предательски прикидывающейся сочувствующей внеклассовой интеллигентской спекулянтщины и спекулянтской интеллигенции должна быть сорвана маска. Для нас нет и не может быть старых устоев морали и гуманности, выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации низших классов... Если для утверждения пролетарской диктатуры во всём мире нам необходимо уничтожить всех слуг царизма и капитала, то мы перед этим не остановимся и с честью выполним задачу, возложенную на нас Революцией.

Речь прервали бурные аплодисменты, но Сокольский поднял руку, желая на едином вдохновении закончить своё выступление.

— Я думаю, что пришло время лозунг "Вся власть советам!" заменить на лозунг "Вся власть чрезвычайкам!". Все чрезвычайные комиссии, железнодорожные, транспортные, фронтовые, всякого рода военно-полевые и военно-революционные трибуналы должны объединить свои усилия для осуществления красного террора. И земля задрожит от рабоче-крестьянского гнева, товарищи!

Таким словам зааплодировали даже чекисты. А Сокольский, явно удовлетворённый своим выступлением, пригладил ладонями волосы, поправил очки и сел на своё место. Антонов окончательно убедился, что он совершенно чужой на этом валтасаровом пиру. Он едва дождался окончания совещания.

Близость с Лизой произошла у Антонова как-то незаметно, обыденно.

Полдня Антонов находился в шоке от услышанного и прочитанного. Его затаённые чувства неприятия творимого большевиками беспредела окончательно вырвались наружу. Прикрываясь рабочими и крестьянскими лозунгами, они, на самом деле преследовали только свои, властные цели и амбиции. Им важна была власть сама по себе, и ни о каких рабочих и крестьянах они даже и не думали. Особенно о крестьянах, которых практически задушили продотряды, изымавшие мало-мальские излишки. И тревога мужика Федотова, которого Антонов встретил по пути в Чека, была тревогой всего крестьянства. И надежда на то, что после Ленина придёт другой, менее злой правитель, была весьма призрачной.

Единственным человеком, с которым Антонов мог безбоязненно поделиться этими своим мыслями, если не считать брата, была как раз Лизавета. Она весь вечер не отставала от него, пытаясь выбить признание, что же с ним произошло после возвращения. Он долго ругался на неё, выгонял из кабинета, но она настаивала на своём. Он плюнул на неё и уже в десятом часу вечера отправился домой. Она последовала за ним. И лишь в доме, несколько расслабившись, выпив стакан водки, он подошёл к Лизе, обнял её за плечи и посмотрел в глаза. Она выдержала взгляд. Затем губы их постепенно сблизились и, наконец, слились в страстном поцелуе. Потом они оказались в постели. И лишь глубокой ночью, устав от дневных переживаний и любовных утех, Антонов, повернувшись на спину, решился рассказать Лизе о том, что он услышал и увидел днём.