Мендельсон. За пределами желания - Пьер Ла Мур Страница 48

— В чём дело, дорогой? — спросила она, когда он кончил читать письмо.

— Оно от совета попечителей Гевандхаузского оркестра в Лейпциге. Они предлагают мне пост дирижёра. Говорят, что сам король назвал моё имя.

— Король... Какой король?

— Фридрих Август, дорогая, — ответил он, сдерживая нетерпение. — Он король Саксонии. Лейпциг находится в Саксонии, — добавил он на всякий случай.

— Я знаю, но почему он...

— Потому что я встречался с ним в Англии, когда играл для королевы, — объяснил он со странным спокойствием. — Он был с принцем Альбертом. — Феликс сделал раздражённый жест. — Но я не приму этот пост.

— Почему? — Её голубые глаза расширились. — У тебя ведь нет других предложений.

Он взглянул на неё. Дискуссии, которой он боялся, больше нельзя было избежать.

— Есть... почти есть.

Запинаясь, он рассказал ей о предложении из Берлинской певческой академии, которое получил в Дюссельдорфе, и постарался объяснить, почему не сообщил ей о нём раньше.

— Это было во время фестиваля, мы оба были в очень напряжённом состоянии. Я чувствовал, что мы не сможем обсуждать это спокойно.

Феликс знал, что Сесиль обиделась на его обман, но она слушала молча, не сводя глаз с его губ. Он с нарастающим волнением расписывал ей преимущества поста в Берлине:

— Только подумай, Силетт. У меня там семья. Мы могли бы жить с ней или иметь собственный дом. Очень красивый дом. Мы могли бы принимать интересных людей. — Ему не следовало этого говорить, и он сразу это почувствовал. Она не хотела «очень красивого дома», не хотела принимать интересных людей. — И плата гораздо выше, — добавил он, надеясь сыграть на её бережливости. — Почти в два раза. — Он видел, что и это не производит на неё впечатления. — Ради всего святого, почему ты против переезда в Берлин? — почти закричал он.

— Я не сказала, что против.

— Но ты против. Я вижу это на твоём лице. Почему? Берлин — прекрасный город, он бы тебе понравился.

— Уверена, что понравился бы, но я бы хотела, чтобы ты принял пост в Лейпциге.

Она говорила спокойно, со сводящим с ума смирением упрямого и непослушного ребёнка.

— Но почему? — повторил он, повышая голос. — У тебя должна быть причина.

— Я не знаю почему, — повторила она с тем же доводящим до белого каления спокойствием. — Просто у меня такое чувство, что тебе надо туда поехать.

— Чувство! — На этот раз он прокричал это слово. Лучше бы она спорила, приводила какие-то аргументы. Но она не спорила, а лишь твердила, что у неё «чувство», что он должен принять пост в Лейпциге. Он схватил её за руки. — Лейпциг! Неужели ты не понимаешь, что это ещё один маленький городок? Ещё один Дюссельдорф? Только побольше и с лучшим оркестром. Он даже не столица Саксонии. Король и королевский двор находятся в Дрездене. Опера в Дрездене. Всё, что есть в Лейпциге, — это университет, концертный зал в здании гильдии мануфактурных рабочих, Гевандхаузе, как они его называют. У нас будет такая же жизнь, как в Дюссельдорфе. Такие же знакомые. Напыщенные профессора, толстые бюргеры и богатые коммерсанты. Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы я был дирижёром провинциального оркестра всю свою жизнь? Два-три года в Лейпциге, два-три года в Штутгарте, или Кельне, или Франкфурте, или Мюнхене, когда я могу иметь Берлин? Неужели ты не понимаешь, что, будучи дирижёром Певческой академии, я смогу рассчитывать на пост директора Берлинской филармонии, когда он освободится? Тогда я буду первым музыкантом в Германии. Я... — Он устало замолчал. — Ты не понимаешь, просто не понимаешь.

Она обняла его, и её голос сделался нежным и бархатным.

— Я поеду с тобой в Берлин, мой дорогой, если ты этого хочешь.

— Не хочу, если мне нужно тащить тебя туда силком, — нахмурился он.

— Прости меня. И не думай, что я эгоистка. Клянусь, я не думаю о своих личных предпочтениях, но у меня какое-то предчувствие... Я не могу этого объяснить. Словно Богу угодно, чтобы мы поехали в Лейпциг...

Бесполезно урезонивать женщин. Они не слушают аргументов, не подчиняются логике. Они говорят о чувствах, о предчувствиях, о Боге... Против этого нельзя спорить... Отец сказал, чтобы он следовал её советам. Возможно, это было той самой интуицией, которой, как считается, обладают женщины? И потом, она его жена. Он хотел, чтобы она была счастлива.

— Хорошо, — улыбнулся он, сдаваясь. — Попробуем пожить в Лейпциге год или два.

И как далёкое эхо его слов, вдали, в долине, зазвонил церковный колокол.

В тот праздничный день в апреле его величество Фридрих Август, выглядевший очень нарядно в маршальской форме с золотисто-алыми эполетами, стоял на возвышении под балдахином в гевандхаузском зале и говорил гражданам Лейпцига, что они имеют полное право гордиться своей прекрасной консерваторией и её директором и основателем доктором Мендельсоном.

— Где во всей Германии — нет, во всей Европе — вы найдёте такой превосходный институт музыкальных знаний?.. Консерватории всего три года, но её слава уже распространилась далеко за пределами Германии, до самой Америки...

Эти слова были встречены возгласами ликования. Наконец Лейпциг имел что-то, чего не имел Дрезден. Пусть в Дрездене король, двор, посольства, опера, кафе и модные магазины, но есть ли там консерватория? Нет! А в Лейпциге есть, и поскольку в нём уже есть Гевандхаузский оркестр, тоже под руководством доктора Мендельсона, признанный первым симфоническим оркестром в Германии, и велись разговоры об открытии в будущем году оперного сезона, то, с точки зрения культуры, где был Дрезден по сравнению с Лейпцигом? Нигде. Кто станет считать Дрезден художественным и интеллектуальным центром? Никто. Это будет просто мелкий, пустой город развлечений, где люди думают только о забавах и веселье, в то время как Лейпциг будет предаваться строгим, но утончённым наслаждениям Культуры.

Его величество повернулся к Феликсу, сидевшему по его правую руку за одним из двух столов, занимавших королевский постамент.

— Когда десять лет назад я предложил его имя совету попечителей Гевандхаузского оркестра, он был молод, но исключительно многообещающ. Сегодня он один из самых знаменитых музыкантов в Европе. Большие города много раз пытались отнять у нас этого выдающегося человека, но...

Феликс устало провёл рукой по глазам. Десять лет! Неужели целых десять лет? Казалось, совсем недавно он лежал на траве швейцарского луга и Сесиль говорила ему о странном «чувстве», которое подсказывало ей, что они должны ехать в Лейпциг. Как быстро пролетели годы, даже если дни тянулись так медленно...