Его глазами - Эллиот Рузвельт Страница 48

— Объединенные нации… — сказал он мне с большим удовлетворением в этот последний вечер. — Американцы — конгрессмены, газетные обозреватели говорят об Объединенных нациях, как о чем-то существующем только в связи с войной. Имеется тенденция нападать на них, заявляя, что мы едины лишь потому, что к единству нас вынуждает война. Но не война является подлинно объединяющей силой. Такая сила — мир. Только после войны я смогу добиться, чтобы Объединенные нации были поистине Объединенными нациями!

* * *

На следующее утро мы поднялись в 6 часов и отправились в аэропорт. Отец вылетел в Дакар, чтобы сесть на «Айову» и к рождеству быть дома. Я вылетел с последней группой солдат и офицеров из своего тылового штаба в Сан-Северо (Италия), где мы провели рождество в холоде и грязи, не зная, пробудем ли в Италии до конца войны или попадем в число счастливцев, которые 1 мая 1944 г. пойдут в наступление на Германию.

Мое пребывание в Италии по окончании Каирской конференции не было отмечено никакими выдающимися событиями.

Так же осторожно, как и всякий солдат, начиная от рядового, я пытался выведать, получит ли моя часть назначение в Соединенное королевство. Примерно в то время, когда до меня начали доходить вести, что наши перспективы ухудшились, — а как показывает армейский опыт, это обычно означает, что они улучшились, — распространились неприятные слухи о подготовке решающего удара в обход тянувшихся через всю Италию германских укреплений на какой-то пункт, расположенный на западном побережье, вблизи Рима.

Речь шла о высадке в Анцио, но после всего, что мне было известно о стратегических планах, выработанных Объединенным советом начальников штабов сначала в Египте, а затем в Иране, я не мог поверить в серьезность такого предприятия.

Однако, прежде чем начались последние приготовления к этой операции, мне было приказано явиться в ставку генерала Спаатса в Англии. Прибыв туда, я получил следующее задание: реорганизовать все американские разведывательные авиационные части как 8-й воздушной армии (бомбардировщики дальнего действия), так и 9-й армии (легкие бомбардировщики ближнего действия) и руководить действиями этих частей, чтобы добыть все сведения, необходимые для вторжения в Европу. Вскоре после этого я узнал о высадке в Анцио. Но лишь спустя несколько недель, когда мне случилось встретиться с генералом Эйзенхауэром, я узнал, что Черчилль лично настоял на этой операции, которой он сам дал условное обозначение «Шингл». Это была, очевидно, его последняя — и предпринятая совершенно самовольно — попытка навязать нам вторжение в Европу с юга, а не с запада.

Моя часть влилась в накапливавшиеся в Англии американские войска 19 января, и мы тотчас же приступили к работе рука об руку с нашими английскими коллегами из Королевских воздушных сил. Так как мне случалось критиковать в этой книге некоторых английских военных руководителей, я хочу здесь отметить, что офицеры Королевских воздушных сил, с которыми мне приходилось работать с середины января до дня вторжения и потом вплоть до капитуляции нацистов, были в высшей степени квалифицированными людьми, прекрасно знали свое дело и не уступали никому — каждый в отдельности и все вместе — в трудолюбии и в своем стремлении поскорее выиграть войну. Их страна имела все основания гордиться ими. В большой мере благодаря их работе вторжение сопровождалось столь небольшими потерями. Заявляя, что успехом нашего оружия в Европе мы в значительной степени обязаны специалистам воздушной разведки из Королевских воздушных сил, я выражаю мнение всех американских офицеров, работавших с ними.

Прошли январь, февраль и март. В апреле появились первые реальные признаки того, что обсуждавшийся в Тегеране план организации «челночных» бомбардировочных полетов между Англией и Советским Союзом, а также между Советским Союзом и Италией начинает осуществляться. В штаб экспедиционных сил союзников прибыл советский генерал, который вел предварительные переговоры и затем вернулся на родину. В мае мне сообщили, что я должен буду сопровождать генералов Фреда Андерсона и Теда Кэртиса и нескольких штабных офицеров 8-й армии, отправлявшихся в Россию для осмотра намеченных для нас аэродромов и урегулирования всех подробностей перед началом челночных операций.

Мы были очень довольны, что русские приняли план челночных бомбардировок и согласились предоставить свои истребители для прикрытия наших бомбардировщиков и особенно тем, что они обещали разрешить нам производить воздушную фоторазведку. Конечно, именно в связи с последним обстоятельством я был командирован в Россию.

Мы летели над знакомыми мне местами: Касабланка, Тунис, Каир, Тегеран (где мы взяли на борт русского военного штурмана и радиста), и оттуда — в Москву. Это была первая из моих двух поездок в Россию за время войны. Мы пробыли там немногим больше недели, и поэтому мои впечатления о России несколько отрывочны, но все же чрезвычайно ярки. Я помню очень широкие улицы Москвы; банкет, данный в нашу честь видными офицерами Красной авиации, на котором меня усадили между двумя русскими, и мы вели разговор почти исключительно жестами. Я помню Кремль, куда мы отправились с визитом к Молотову, — огромное здание, превосходящее даже наш Пентагон и не похожее ни на одно из виденных мною учреждений: коридоры, устланные толстыми красными коврами, и комфортабельно обставленные комнаты. Помню великолепный оперный театр, где мы слушали «Снегурочку» Римского-Корсакова, поставленную и исполненную неизмеримо красивее и лучше, чем в нашем оперном театре в Нью-Йорке. Помню публику на спектакле: 90 процентов ее составляли люди в форме, но здесь можно было увидеть и элегантно одетых женщин. Помню я и обед в гостинице «Москва» с семью американскими корреспондентами; в короткое время, имевшееся в нашем распоряжении, они рассказали мне кое-что о стране, где они находились.

Они сообщили мне, что для русских лозунг «все для войны» означает действительно все для войны — в самом буквальном смысле слова.

И я помню полет, который мы совершили, осматривая аэродромы, выделенные для наших челночных операций; особенно мне запомнился аэродром в Полтаве, который до войны не уступал нашему аэродрому Рандольф в Техасе, а когда мы его видели, — находился еще почти в том же разгромленном состоянии, в каком его оставили нацисты. Здесь же я впервые увидел красноармейцев за работой и проникся уважением к энергии, с которой они преодолевают всякие препятствия. Чтобы построить аэродром, русским приходилось ставить на тяжелую физическую работу тысячи нестроевых солдат, и они поразительно быстро и хорошо справлялись со своим делом. Тут же работали и женщины — здоровенные амазонки, которым ничего не стоило перекидывать 50-галлонные бидоны бензина, как мячики.

С воздуха мы видели, как просто Красная Армия разрешила вопросы транспорта и снабжения. За отсутствием шоссейных дорог грузовые машины двигались напрямик, без дороги, а когда проложенная колея раскисала до такой степени, что машины начинали в ней вязнуть, они переходили на движение по обочинам, пока, наконец, весь путь не представлялся с воздуха, как протянувшаяся через всю степь утоптанная полоса шириною в 400–500 ярдов. Весь советский Южный фронт снабжался по одноколейной железной дороге. Приступив к своим челночным операциям, мы настояли на переброске нашего собственного 100-октанового авиационного бензина и бомб с Персидского залива и тем самым загрузили транспорт русских, но они охотно разрешили нам это.