Первая мировая война. 1914-1918. Факты. Документы - Вячеслав Шацилло Страница 48

Мысли графа фон Шлиффена были применены к делу лишь после того, как не осталось никакого сомнения в поведении Бельгии и Франции. Насколько генерал фон Мольтке вступал в сношения с имперским канцлером фон Бетманом по вопросу о движении через Бельгию, я не знаю. Мы все были убеждены в правильности шлиффеновского развертывания. В нейтралитет Бельгии никто не верил.

При невыгодах нашего военно-политического положения, в центре Европы, с врагами со всех сторон нам приходилось учитывать значительное превосходство неприятеля; мы должны были вооружаться, если не хотели добровольно дать себя задушить. Что побуждало Россию к войне, и потому она беспрерывно усиливала свою армию, было известно. Россия хотела окончательно ослабить Австро-Венгрию и приобрести полное господство на Балканах. Во Франции с новой силой ожила мысль о реванше, старые германские имперские провинции должны были вновь стать французскими. События во Франции и введение там трехлетней воинской повинности не оставляли никаких сомнений в господствующих там намерениях. Англия с завистью смотрела на расцвет нашей промышленности, на дешевизну нашей работы и на наше железное прилежание. При этом Германия была самой сильной континентальной державой в Европе. К тому же она имела хороший и быстро развивающийся флот. Это заставляло Англию бояться за свое мировое господство. Англосакс почувствовал угрозу своей барской жизни. Английское правительство сосредоточило в Северном море и канале свои морские силы, центр тяжести которых еще недавно лежал в Средиземном море. Угрожающая речь Ллойд Джорджа от 21 июля 1911 года бросала слабый свет на намерения Англии, которые она исключительно удачно скрывала. Все с большею уверенностью надо было рассчитывать, что мы будем вынуждены к войне и что это будет война, подобной которой еще не было на свете. Недооценка вероятных сил противников, имевшая место в невоенных германских кругах, была опасна.

Еще в последний час, осенью 1912 года, когда исчезло всякое сомнение в неприятельских намерениях и когда среди войск, сознававших свой германский долг, шла напряженная работа с железным прилежанием, я составил план значительного усиления боевых сил, который шел навстречу желаниям благоразумной части народа и проницательных парламентских партий. Мне удалось побудить генерала фон Мольтке обратиться с этим планом к имперскому канцлеру. Последний, вероятно, также считал положение весьма серьезным, так как он сразу выразил свое согласие. Имперский канцлер уполномочил военного министра разработать соответственный проект, но не ввел в свою политику хотя бы небольшие изменения, чтобы сделать ее более ясной, чтобы более определенно поставить ее цели и чтобы правильно учесть психику народов. А этот вывод для себя он должен был бы сделать. Миллиардный проект по своему происхождению не носил агрессивного характера, но только сглаживал самые сильные несоответствия и позволял действительно осуществить всеобщую воинскую повинность. Все еще оставались тысячи военнообязанных, которые не отбывали воинской повинности. Требовалось не только количественное увеличение армии, но преимущественно усиление наших крепостей и материальных средств. Все это дали, но мое крайне настойчиво заявленное пожелание, чтобы были сформированы три новых армейских корпуса, не было исполнено. О них даже не был возбужден вопрос. За это последовала жестокая расплата. Корпусов не хватало к началу войны, а при новых формированиях, которые мы должны были выставить осенью 1914 года, обнаружились все невыгодные последствия импровизации. Позднее новые формирования с самого начала получали более сильные кадры, но зато они ослабляли уже существующие части, которые должны были для этой цели выделять значительный личный состав.

Прежде еще, чем весь проект был окончательно проведен, я получил назначение в Дюссельдорф на должность командира 39-го пехотного полка. В этом назначении сыграла роль моя настойчивость в требовании этих трех корпусов.

Служба в строю — живая работа. Оживленное общение и постоянная непосредственная совместная работа с людьми и для людей, которые были вверены моему надзору, обучение офицеров, унтер-офицеров и солдат, военное воспитание юношей и превращение их в мужей — все это после долголетней кабинетной работы меня особенно привлекало. Тринадцать лет я не нес строевой службы. Проверка обучения новобранцев занимала теперь первое место в моей службе в полку. Когда я был молодым офицером в восьмидесятых годах прошлого столетия, семь раз мне вверялось обучение новобранцев, а именно: в 57-м пехотном полку в старом Везеле и в морской пехоте в Вильгельмсхафене, и в Киле. Позднее я еще несколько недель нес службу в 8-м лейб-гренадерском полку в Франкфурте-на-Одере и с 1898 по 1900 г. командовал ротой 61-го пехотного полка в Торне. Это для меня незабвенное время. Теперь в Дюссельдорфе я радовался всему тому, что удержалось с того времени.

Я видел, как будущая война приближалась большими шагами, и тем сознательнее ощущал всю тяжесть ответственности, которая лежала на мне как на командире полка. В различных обращениях к корпусу офицеров полка я им указывал на всю серьезность настоящего времени. В армии я видел основу обеспечения Германии и ее будущего, а также утверждение внутреннего спокойствия. Что армию надлежит воспитывать в таком направлении, это в 1913 году еще, слава богу, не встречало ни малейших возражений.

Дисциплина, распространявшаяся на офицеров и солдат, представляла для меня фундамент, на котором только и можно было создать боевую подготовку армии. Она могла быть достигнута только при более продолжительном сроке службы. Только то, что вошло в плоть и кровь закаленного дисциплиной человека, будет твердо сохраняться годами и переживет разлагающее влияние боя и сильные душевные испытания продолжительной войны. Хорошее обучение мирного времени должно было искупить нашу меньшую численность, которую приходилось учитывать, какая бы война нам ни предстояла.

Я ставил себе задачу воспитать в сплоченной дисциплиной части самодеятельных и охотно устремляющихся к ответственности солдат. Дисциплина должна не мертвить характер, а, наоборот, его укреплять. Она должна создавать общую размерную работу, ведущую к одной цели и отбрасывающую на второй план всякие помыслы о собственной особе. Целью является победа. То, что от человека требуется в бою, не подлежит описанию. Великий подвиг — поднять людей для перебежки под неприятельским огнем, а это еще далеко не самое трудное дело. Какое стремление к ответственности и какую невероятную решимость надо иметь, чтобы себя и других вести и посылать на смерть. Это бесконечно трудное дело, о тяжести которого никто не может судить, кто сам не принимал в нем участия.

Помимо заботы о людях и подготовки унтер-офицеров для их дальнейшего предназначения особенно важной задачей для меня являлась дальнейшая подготовка корпуса офицеров и воспитание офицерской молодежи. Офицерский кадр мирного времени остается, тогда как офицеры запаса, унтер-офицеры и солдаты меняются. Офицерский кадр является, таким образом, носителем духа армии. Как всякий человек, занимающий руководящее положение, офицер должен знать великие дела и историю своего отечества. Ничто не может быть без значительного ущерба вырвано из общей исторической связи. Офицер, поддерживаемый унтер-офицерами, превращается в серьезный момент в защитника государственного порядка — это никто не должен был забывать. В этом заключается главное основание замкнутости офицерского корпуса и тесно связанного с этим удаления офицеров от политической жизни.