Горечь войны - Найл Фергюсон Страница 49

Рисунок 6. Среднемесячный курс британских консолей, рассчитанный исходя из трех-процентной доходности (1900–1914 гг.)

источник: Accounts and Papers of the House of Commons, vols. li, xxi.

Рисунок 7. Еженедельные заключительные цены французских (вверху), германских (посередине) и российских (внизу) государственных облигаций, рассчитанные исходя из трехпроцентной доходности (1900–1914 гг.)

источник: Economist.

Современники, конечно, видели это. В 1909–1910 годах, когда выпуск облигаций Пруссии и Германской империи на общую сумму 1,28 миллиарда марок не был встречен ажиотажем на бирже, многие решили, как и министр финансов Адольф Вермут, что “финансовое вооружение” страны не соответствует боевому 78. Проблема роста доходности германских облигаций особенно тревожила Макса Варбурга и других международных банкиров 79. В 1903 году Варбург (по настоянию Бюлова) попытался завести на эту тему разговор с кайзером, однако тот отмахнулся и уверенно заявил, что “русские первыми вылетят в трубу” 80. В 1912 году Варбург подготовил для Всегерманского банковского съезда доклад “Подходящие и неподходящие способы увеличить цену государственных облигаций” 81, а в следующем году экономист Отто Шварц возразил кайзеру, заявив, что германские финансы слабее российских 82. Это заметили и за рубежом. То обстоятельство, что “германские трехпроцентные облигации встали на 82”, а “бельгийские – на 96”, предоставило Норману Энджеллу один из главных доводов за экономическую нерациональность милитаризма 83. А высокая доходность германских облигаций займа 1908 года кое-кого в Сити навела на мысль, что этот новый заем является, по сути, военным 84.

Относительная финансовая слабость Германии и Австро-Венгрии имела очень важные последствия для истории, поскольку сказалась на военных расходах. Как мы видели, прусские консерваторы в Военном министерстве сопротивлялись быстрому увеличению численности германской армии. Но даже если Людендорфу и позволили бы ввести почти всеобщую воинскую повинность, неясно, насколько эта мера была осуществима с финансовой точки зрения. На германский оборонный бюджет ограничения накладывало противодействие финансовой централизации в рамках федеративной системы, сопротивление депутатов рейхстага повышению налогов, а также недоступность заемных средств без увеличения разницы в доходности государственных облигаций Германии и ее западных соперников. Казалось, Германская империя обречена проиграть финансовую “гонку вооружений”. Она не могла снизить долю органов управления союзных государств и муниципалитетов в совокупном доходе, не могла получать сопоставимые доходы ни от прямых налогов (как Великобритания), ни от косвенных (как Россия) и, кроме того, была лишена доступа к дешевым кредитам, которым располагали англичане и французы.

Современники это хорошо понимали. “Какой прок от рвущейся в бой армии и готового к войне флота, если наши финансы расстроены?” – вопрошал главный знаток германских финансов Вильгельм Герлоф 85. Бюлов рассуждал о необходимости “убеждать немецкий народ в том, что в моральном и материальном отношении [финансовая] реформа представляет собой вопрос жизни и смерти” 86. Печатный орган Германского союза обороны Wehr соглашался: “Тому, кто желает жить в мире, необходимо нести бремя, платить налоги: без этого ничего не выйдет” 87. Таков главный вывод, сделанный Бернгарди в книге “Современная война”. Это призыв к финансовой реформе, призванный повлиять на политические споры 1912 года:

Пренебречь военной и стратегической точками зрения и делать массу военных приготовлений исходя из наличных финансовых средств – значит допустить непоправимое и глупое проявление политической слабости. “Нет расходам без обеспечения”, – гласит формула такой политики… Это оправдано лишь тогда, когда обеспечение определяет расходы. В великом цивилизованном государстве эти условия должны выполняться… а это определяет расходы, и великий министр финансов – не тот, кто приводит государственный бюджет в равновесие, сберегая национальные силы и при этом отказываясь от политически необходимых затрат… 88

Так считали не только военные. Глава Рейхсбанка Рудольф Хафенштайн не менее откровенно высказывался о финансовой подоплеке политики сдерживания. “Мы сможем сохранить мир лишь в том случае, – объявил он 18 июня 1914 года, – если будем сильны не только в военном, но и в финансовом отношении”. В этом заявлении не готовность к войне, а ровно противоположное: Хафенштайн не считал Германию сильной в финансовом отношении страной 89. Политические препятствия казались непреодолимыми. “У нас есть люди и деньги, – сокрушался глава Германского союза обороны Август Кейм, – и недостает лишь решимости поставить и то и другое на службу Отечеству” 90. Проблема была очевидна и социал-демократам. “Одни требуют больше кораблей, другие – больше солдат, – отзывался Даниэль Штюклейн. – Вот если бы учреждались организации, видевшие своей целью изыскание необходимых для всего этого денег” 91. Правительство оказалось перед выбором. “Нынешнее финансовое бремя и так слишком тяжело для экономики, – писал в 1913 году чиновник из прусского Военного министерства, – так что [дальнейшая] агитация лишь пойдет на пользу социал-демократам” 92. Вероятно, это Варбург и имел в виду, когда предупреждал в ноябре 1908 года: “Если мы и впредь будем придерживаться нынешней налогово-бюджетной политики… то в один прекрасный день обнаружим, что способны лишь компенсировать ущерб при максимальном напряжении… Если мы вообще окажемся на это способны” 93. В следующем году его друг Альберт Баллин выразил опасение, что “новая финансовая реформа” приведет к “очень серьезному повороту” во внутренней политике 94. Удивительно, но настоящей причиной налогового “стопора” была Консервативная партия. По иронии, барон Оттомар фон дер Остен-Сакен и фон Рейн поддерживал введение всеобщей воинской повинности, одновременно сопротивляясь обуржуазиванию офицерского корпуса и налогообложению юнкерских поместий 95.

Фискальный тупик означал и стратегический. В 1912 году издательство Ostdeutsche Buchdruckerei und Verlaganstalt напечатало листовку, озаглавленную так: “Лишает ли Германию ее финансовое положение возможности вполне использовать свою всенародную мощь – свою армию?” 96 (Ответ был: да.) “Мы просто не в состоянии состязаться в постройке дредноутов с гораздо более богатыми англичанами”, – сетовал Баллин 97. К 1909 году сам кайзер признал, что “в условиях нехватки средств… обоснованные требования «фронта» придется оставить без удовлетворения” 98. Даже Мольтке видел здесь проблему. В декабре 1912 года он заметил: “Противник вооружается энергичнее нас, поскольку у нас не хватает денег” 99. В том же месяце кайзер заявил: “Немцы готовы принести любую жертву… Народ понимает, что неудача в войне обойдется гораздо дороже того или иного налога”. Он не сомневался “в готовности населения отдать все [что попросят] на военные цели” 100. В этом фундаментальный парадокс кайзеровского периода: несмотря на все внешние признаки того, что германская культура была милитаристской, Вильгельм II ошибался.