Пурпур - Вибеке Леккеберг Страница 49

А вот так. Второй конверт был от Лоренцо. Она должна покинуть поместье утром. Ей предоставляется дальняя заброшенная усадьба в этой же долине на правах аренды.

* * *

До глубокой ночи Анне не давали уснуть крики осла. Потом ей приснилось, что она попала между мельничных жерновов; стуча копытцами по полу, вокруг постели ходил привязанный к столбу осел и тянул за собой на веревке гроб Лукреции.

Последняя ночь в замке. Анна встала, накинула плащ и пошла к могиле дочери. По дороге она наломала лавровых ветвей и оставила их у надгробья.

Анна уложила свои пожитки в корзины и сундуки. Поклажу взвалили на ослов, еще пришлось взять телегу.

Раковины морских улиток она аккуратно обернула льняной тканью, чтобы не поломались при переезде. Тщательно упаковала остатки алунита и склянку с экстрактом марены. В большой сундук положила платье Лукреции, сшитое к la cresima, [28]ее красные туфельки и свое приданое, привезенное из Норвегии: покрывала, простыни, подушки, кувшины и чаны, чаши и прочую утварь, маленькую черную шкатулку, французскую шляпу и кружевную накидку. Среди одежды разбросала пучки сушеной лаванды – пусть вещи не залеживаются. Подарок матери – диадему – спрятала на груди, листовое золото, которым пользовалась, когда писала картины, сложила в кожаный мешочек, обручальное кольцо подарила кормилице. Сундук со своими книгами Анна отыскать не смогла, «Повесть о двух влюбленных» тоже исчезла, пропали куда-то и два других томика, хранившиеся под кроватью. Что ж возьмем Библию и трактат «О семье» Леона Баттисты Альберти. Взяты были и загрунтованный холст, и краски, и кисти, и ваза из купальни императора Тита, и римские монеты с профилем Цезаря, и венок из ветвей оливы – тот, что Лукреция собиралась подарить Папе Римскому. Венок Анна упаковала особенно бережно.

Раз Лоренцо хочет, чтобы она жила в заброшенном дальнем имении, так тому и быть.

Она покинула замок. Ее сопровождали Лиам и Андрополус. Пастух гнал перед собой стадо: овец, мареммских волов, корову и теленка.

Двигались молча. Слышались только стук копыт, кудахтанье кур и курлыканье голубей в корзинках. Поднимаясь по крутому склону к заброшенной усадьбе, Анна с тоской вспоминала родину, остров среди северного моря, запах волн, рыбы и влажного воздуха. Она оглянулась и посмотрела на долину, на вьющуюся внизу Виа-Франсиджену. По ней можно уехать в Норвегию. Но не сейчас. Сначала должна определиться судьба. Вариантов всего два: либо суд инквизиции и смерть, либо отпущение грехов и возврат в лоно Церкви. Она должна сама выбрать путь покаяния и искупления, сказал Папа Римский. Недостаточно с утра до ночи повторять «Аве Мария», мало денежных пожертвований. Самопожертвование – вот чего от нее ждут.

Необходимо очиститься перед лицом Бога, Его наместника и остальных людей, иначе она навсегда останется в их глазах ведьмой, существом вне закона. Пий Второй прав, он не может ошибаться: где-то в глубине ее души таится темная точка, крохотная, как то «игольное ушко», через которое меч легко проникает до самого сердца. Впадая в отчаянье, она порой физически ощущала этот сгусток тьмы. Вот в чем беда, не в Папе Римском и не в Лоренцо.

Прибыли на место, разгрузили пожитки, разожгли огонь в очаге. Из трубы заструился дым. Заброшенная усадьба стояла выше, чем родовой замок, здесь было холоднее, а Амиата не казалась такой огромной. На юге виднелась крепость Радикофани, внизу, под Рокка-ди-Тентенано, – мост через Орсию, его охраняли солдаты; замок Лоренцо на холме посреди долины был совсем маленьким. Окружающие усадьбу отроги поросли пышными кустами ракитника. Языки белой глины спускались по склонам к зеленым лугам.

Усадьба представляла собой удручающий вид. Вокруг обветшавшего дома росли дряхлые оливы и древние дубы, заслонявшие кронами солнце, виноградник зачах, побитый морозом. Раньше Анна никогда не бывала тут, но знала, что среди имений бывшего мужа, разбросанных чуть ли не по всей долине, это всегда считалось одним из малоурожайных: здесь, на горе, влага не задерживалась, стекала вниз, не давая напиться сухой невозделанной почве. Общую грустную картину оживляли лишь голуби, обосновавшиеся среди лепного орнамента лоджии, курлыкающие и летающие туда-сюда по своим семейным делам. Стены дома густо увил плющ, он карабкался ввысь до самой крыши и спускался с другой стороны по известняковой лестнице.

Лиам, Андрополус и Анна поднялись на второй этаж и через лоджию прошли в центральную комнату. Анна распахнула ставни и окна, чтобы впустить свет в темное помещение. Вдоль стен стояли скамьи, сидя на которых в лучшие времена можно было согреться огнем большого очага. Неяркие осенние лучи полосой легли на пол и стены; Анна отметила про себя, как сильно пострадали от сырости фрески. С изъеденных временем крестообразных каштановых стропил сыпалась труха. Терракотовые плитки пола, выложенного классическим орнаментом, потускнели и потрескались; давно же их никто не натирал воском. На всем лежала печать небрежения и покинутости, разрушительной работы холодов и дождей. Издали, из замка, дом виделся совсем другим: одинокое романтичное жилище, особенно красивое зимой, когда снег, ложась на вершины гор, укутывал их белоснежным покрывалом.

Анна с двумя верными спутниками сидела у растопленного очага в пустой комнате. Ни ковров на полу, ни гербов на стенах, ни одного образа, чтобы помолиться. Андрополус вышел и вернулся, неся свою икону Святой Девы.

– Она не пожелала услышать моих молитв. Наверное, я виновен в чем-то дурном, – с отчаяньем произнес он.

У Анны выступили слезы на глазах. Как горько прозвучали его слова об иконе, оставшейся от матери!

– Ты не сделал ничего плохого, Андрополус.

– Мне часто снится, что я убиваю нашего приходского священника.

– Ты и вправду мог бы убить его?

Андрополус кивнул:

– Да. У меня есть нож.

– Даже не думай об этом, – сказала Анна. – Убийство карается смертью.

– Но иначе моя ненависть никогда не утихнет.

– Никого нельзя ненавидеть, – одернул «Андрополуса Лиам.

– Даже падре?

– Никого. Это грех.

– А что я скажу Лукреции в своих молитвах?

– Ты скажешь ей, что победил свою ненависть.

Андрополус молча бросил в огонь пучок сухой лаванды. Лиам улыбнулся печально и кротко.

Зима выдалась холодной и дождливой. Орсия вышла из берегов. Глинистые холмы запорошило снегом, и они стали походить на белые скалы. Виноградник совсем зачах, оливы подмерзли и сбросили листву. Корова заболела и перестала давать молоко. Никто к ним не приезжал. Запасы еды кончились. Голуби больше не ворковали: их пришлось съесть.

* * *

Мартовским днем она шла по дороге, ведущей к Рокка-ди-Тентенано, решившись просить о помощи святую Екатерину. Рядом одышливо брел Лиам. Монах стал совершенно сед, молился и каялся денно и нощно. У него случались провалы в памяти: он все искал свою собаку, которую сам же зимой, плача, и зарубил, чтобы несчастное животное не мучилось от непрестанного голода. Монах без монастыря, Лиам сделался совсем беспомощным и во всем зависел теперь от забот Анны и Андрополуса.