Непобежденные. Герои Людиновского подполья в годы Великой Отечественной войны - Владислав Бахревский Страница 49

– Разберемся.

С Иваном и вправду разобрались. Спросили о братьях. Говорил, как есть: Виктор и Василий на фронте. Сестра Раиса тоже на фронте, брат Алексей пошел в лес и пропал. Брат Дмитрий служил у немцев на бирже труда. В полицаи не пошел, хотя ему за это грозили. Сам Двоенко грозил. Брехня, но на пользу Митьке. Иван даже пожаловался начальнику, пришедшему на допрос: «Партизаны у нас стельную корову из хлева увели – нам есть нечего».

– Карточки получите! И ты, и мама твоя, и сестра. Старшие твои братья и старшая сестра бьются с врагом, не щадя жизней.

Ивана отпустили домой, а Дмитрий стал сидельцем камеры заключения № 3.

10 января торжественно хоронили партизанку-героиню Ольгу Мартынову.

Хотеевы ходили на похороны. Тоня и Оля были подругами.

Братья Апатьевы стояли в толпе.

А Шумавцов смотрел на похороны издали. Подпольщики оставались людьми секретными. У Золотухина руки не доходили назначить встречу Орлу. Разгребать после немцев было чего. Поработали с населением.

Военный оркестр играл траурный марш, боевые марши. Взвод красноармейцев дал три залпа из винтовок. Воинские почести сельской учительнице.

Подпольщики поминали Ольгу у Хотеевых. По-русски. Кутья, щи, картошка. Рюмка разведенного спирта.

Коля Евтеев взялся сказать об Оле, но получилось коротко:

– Ведь это непоправимо. Даже если мы все станем Героями Советского Союза, – Оли не будет с нами.

Шура Хотеева, раскрасневшаяся, обводила сидящих за столом удивительными своими глазами:

– Ребята! Мы выпили за память! Ребята! Оля стала – прошлым.

– Оля с нами, пока мы живы! – вскипел Алеша. – Оля будет всегда с нами! И со всей страной, потому что Ольга Мартынова – частица Победы.

– Двоенко, гад, как в воду канул! – Толя Апатьев ударил кулаком о кулак.

– Оля – воинская слава города Людинова. На все времена! – Мария Михайловна Саутина-Лясоцкая смотрела на ребят, как старшая на младших, на хороших своих. – А знаете, почему слезы из глаз моих сами собой капают? Оля – красавица! Если бы у нее был сын, дочь… Она и сегодня жила бы жизнью! А теперь только слава. Я понимаю, доля завидная, Оля погибла за Родину. Но, ребята, как же это горько!

– А мы будем живы за Родину! – вскочил на ноги Саша Лясоцкий. – Мы еще и на войне будем. Наш год тоже будет призывным. 42-й перетерпим, а в 43-м – на фронт! Добивать бенкендорфов!

Алеша поднял руку:

– Товарищи! О наших делах никому не рассказывать. Будет команда, сообщу.

– Так мы теперь – наши! – удивился Толя Апатьев. – Мы – СССР.

– Фронт близко! – глянула на героя Мария Михайловна. – Прифронтовой город – родная стихия разведки.

– Просто надо потерпеть, поберечься! – сказал Алеша. – Мы не знаем, кого немцы завербовали.

– Может, нас в немецкие тылы забросят? – спросил молчавший Витя Апатьев.

– Не исключено, – согласился Алеша.

Расходились, как при немцах, по одному. Просматривали улицу.

Шумавцов от Хотеевых шел по Людинову, как никогда не ходил.

На горсовете – красный флаг. Всего один, не как у немцев. Огонек!

У немцев – полотнища с крыши до земли. Тоже красные. Красное, да не наше. На полотнищах у них черная свастика. Свастика казалась Алеше ножом от мясорубки.

Большак идет по плотине и за город. Как тут все летело под ударами бомб! Может, потому и огонек над домом советской власти. Может, потому и не в Москве немцы, – столько эшелонов застряло в пробках в Жиздре, Кирове, Куяве.

Вышел к обезображенному немецкому кладбищу, посмотрел на крест над Казанским собором, на флаг над горсоветом – захотелось к бабушке.

Бабушка обрадовалась Алеше.

– Совсем тебя не вижу. – Потянула ноздрями воздух, глаза стали испуганными: – Ты пил?!

– Олю нынче похоронили.

– Оленьку! – Бабушка стала совсем маленькая. – Алеша, поберегись! Я за тебя перед мамой твоей в ответе. Ты письмо написал?

– Напишу.

– Садись, Алеша, пиши! Папа и мама уже знают: Людиново отбили, а мы помалкиваем. Нелегко, когда неведомо, что с твоим сыном, где он, как он.

Алеша принялся искать бумагу. Все тетради пошли на листовки.

– Бабушка! У тебя чистый листок найдется?

Откликнулась не сразу:

– Есть листок. С молитвой. Но одна сторона белая, а молитва химическим карандашом записана.

Алеша прочитал молитву.

«Свете Тихий святыя славы Безсмертнаго Отца Небеснаго, Святаго Блаженнаго, Иисусе Христе! Пришедше на запад Солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа, Бога. Достоин еси во вся времена пет быти гласы преподобными, Сыне Божий, живот даяй, темже мир Тя славит».

На улице вечер. Божии слова тоже были вечерние, покойные, но в них светилось торжество. Торжество серебряного света с одинокой звездою, с серпиком новорожденного месяца.

Перечитал молитву и вдруг понял: написать маме, как он жил сто дней под немцами, что делал и чего достиг, – нельзя! Его жизнь – не его тайна. И почему остался – объяснить непозволительно.

Пришла бабушка, посмотрела на пустой лист. Алеша поднял глаза:

– Напиши сама. Бабушка, ты же все понимаешь.

– Ничего не понимаю. Но внук у меня – бриллиант. А бриллианты в потайных местах хранят.

16 января немцы бомбили окраины Людинова – линию обороны.

Бабушка молилась в уголке, за печью. Алеша выходил в огород, смотрел, на какие цели заходят немецкие, с крестами, самолеты.

И вдруг устал. Лег на диване, набросил сверху шубу и заснул.

Проснулся от прикосновения. Глаза открыл – бабушка.

– К тебе, Алеша.

Встал, отер ладонями лицо. У стола сидела женщина, в пальто, в платке.

– Я мама Димы Фомина.

– Здравствуйте!

– Дима в КПЗ сидит. Боюсь за него.

Алеша кинулся к вешалке и вспомнил – шуба на диване.

– Почему раньше не сказали?

– Не знала, к кому идти. Я его нынче в окошко видела, он мне записку бросил, а там одно слово: «Шумавцов».

– Иду!

Бабушка испугалась:

– Алеша! Первый час ночи!

Сел на табуретку возле двери.

– Дима – настоящий советский человек. Как же так? Почему он ничего не сказал на допросах?

– А их не спрашивают. Заперли – и всё.

– Нелепость! Бабушка, в шесть утра буди. Лучше – в пять.