"Волчьи стаи" во Второй мировой. Легендарные субмарины Третьего рейха - Алекс Громов Страница 49

Это очень практично, потому что часть кочегаров всегда на вахте. Как только встает один, другой ложится на его место, так что койка никогда не остывает. Эта система похожа на общежития в промышленных городах, где не хватает жилья и кровати занимают посменно. Однако это не позволяет спать между вахтами.

…На левом борту холодильник, напротив него гальюн, или „голова“. Дальше идет кают-компания для двух офицеров верхней палубы и главного инженера. Один угол этой кают-компании, отгороженный толстым занавесом, называется каютой командира. Командир, конечно, должен быть в центре событий, поэтому напротив помещается каюта радиста, — а рядом помещение со всеми жизненно важными приборами для подводного плавания, гидрофонное устройство и т. п.»

Уединения на подлодке не было ни для кого, даже для командира. «Каждый мог видеть, что я делаю, и замечать все мои недостатки и странности, вроде того, как долго я сплю, храплю ли я, сколько раз в день умываюсь и когда надеваю чистую рубашку».

По свидетельству Хайнца Шаффера, «наш рацион был гораздо лучше, чем рацион любого другого рода войск. Мы должны были грузить наши припасы в соответствии с планом. Во-первых, надо ровно распределить их по лодке, чтобы избежать дифферента при погружении. Во-вторых, припасы не должны перемещаться при погружении, что легко может случиться при угле погружения 60°. В-третьих, провизия не должна смешиваться с боеприпасами или техническими запасами.

В последние годы войны каждую лодку снабжали по такому плану загрузки и хранения припасов. Ветчина и сосиски — между торпедными аппаратами и в центральном посту, трехнедельный запас свежего мяса — в холодильнике, а свежевыпеченный хлеб, чтобы сохранить его на этот же срок, подвешивался в носовом кубрике и в моторном отсеке. Когда свежая пища заканчивалась, мы переходили на консервы».

Все подводники вспоминали о заплесневелом хлебе, который им приходилось жевать, поскольку другого не было. Хайнц Шаффер писал: «Мы привыкли работать механически, в сырой одежде, которую мы не снимали, потому что в любой момент нас снова могли вызвать на пост. Однако после вахты можно было получить глоток горячего чая, сосиску и прогорклое масло на толстом ломте хлеба. Надо только не забыть срезать сначала плесень и приберечь, что осталось, для хлебного супа когда-нибудь позже».

Вечно мокрая одежда, которую негде было просушить, залитая водой обувь и всепроникающая морская соль… И холод, пробирающий до костей… «Итак, мы улеглись спать; полностью одетые, в кожаных куртках и ботинках, загородив огромным зеленым вонючим меховым пальто ледяные переборки. Никогда раньше я не сталкивался так близко с проблемой ревматизма, даже не думал о нем, пока не окончились еще три операции. Наша резиновая одежда превратилась в лохмотья, износившись при постоянных тревогах. „Мы умрем от ревматизма, — говорили мы друг другу. — На нас не понадобится даже тратить бомб“.

…9 мая U-557 погрузила на борт продовольствие и боеприпасы. Жестяные банки, бочонки и картонные коробки были тщательно отсортированы и уложены в определенном порядке. В то время как снаряды для нашей 88-миллиметровой пушки и 20-миллиметровой зенитной установки нашли свое место в специальных помещениях, контейнеры с продуктами распределили по всей длине лодки. Я с удивлением наблюдал, как укладывается продовольствие на восемь недель. Его распихивали между трубопроводами и клапанами, шпангоутами и двигателями, шкафами и люками. Внушительные копченые окорока подвесили в помещении центрального поста. Деликатесы, такие как взбитые сливки, масло, кофе и чай, запер сам командир. Заправка топливом была завершена 10 мая. 12 мая мы приняли на борт груз свежих овощей, яиц, хлеба и свежей воды, уложили кочаны капусты в последние свободные щели и свалили остальные овощи на три подвесные койки, позволяя им свободно качаться в носовом и кормовом отсеках».

Брать на борт бритвенные принадлежности запрещалось. «Вонь от пропотевших членов команды, от солярки, гнилой пищи и заплесневевшего хлеба смешивалась со зловонием, распространявшимся из камбуза и двух крохотных гальюнов. Назойливые неприятные запахи и беспрерывная качка вызывали у людей, заключенных в узкий стальной цилиндр, головокружение и непроходящее ощущение сырости. Только ежедневные регулярные погружения приносили частичное облегчение от постоянной качки».

Обычай требовал, чтобы подводники перед походом бросали за борт кое-что из своей одежды, некоторые личные вещи — письма, книги, зубные щетки, фотографии родных или подруг.

Среди животных, которые обитали на немецких субмаринах, преобладали коты. Самым известным среди них был кот Петер — член экипажа подводной лодки U-953, который не только ловил мышей (что, учитывая ограниченные запасы съестного на лодке, было очень важно), но и служил талисманом, изображенным на неофициальной эмблеме U-953.

Эта субмарина была построена на верфях Гамбурга 28 октября 1942 г., а 17 декабря этого же года отправилась в свой первый поход. Когда лодке были присвоены позывные «Kater» (от немецкого «котик»), то появился и кот, принесенный на подлодку одним из офицеров. Вскоре Петер стал всеобщим любимцем, хотя и был очень избирательным в общении с командой, «отвергал» ласки многих матросов, не даваясь им в руки. Однажды Петер, который в промежутках между походами шлялся на берегу, чуть не опоздал на очередное отплытие и лишь в последний момент был найден первым помощником и отправился с лодкой на службу. Вообще экипаж этой субмарины любил животных — в течение трех месяцев с ними в боевых походах плавала собака по кличке Рин-Тин-Тина. Эмблема лодки — черный кот с пистолетом в лапе. Кстати сказать, войну лодка пережила.

«Демобилизовали» кота в Париже, когда один из офицеров, знавший о многочисленных потерях среди германских субмарин, решил не рисковать жизнью животного и отдал его владельцу местного отеля, обещавшего холить и лелеять Петера.

Помимо этого кота на немецких подлодках «несли службу» еще два известных кота, которые, по мнению подводников, отличались отвагой и истинным благородством. И к тому же приносили немалую практическую пользу. Они тоже, подобно Петеру, благополучно пережили войну.

Белый кот Лорд, по утверждению экипажа подлодки, на которой он обитал, безошибочно определял «слабые места» корпуса и переборок: он метил именно те участки, где впоследствии при атаке глубинными бомбами открывалась течь. Поэтому вахтенным вменялось в обязанность внимательно следить за котом и докладывать о необходимости замены или укрепления указанных животным заклепок при малейшей к тому возможности. Если возможности для срочного ремонта не было совсем, то «помеченным» бортом старались к противнику не поворачиваться…

Рыжий кот Шаман был подарен одному из командиров субмарин его бабушкой-шведкой, убежденной, что «солнечные» коты приносят удачу на море. Этот кот начинал пронзительно мяукать всякий раз перед тем, как лодку нащупывал английский «асдик».

2 февраля 1933 г., то есть спустя всего лишь несколько дней после прихода Гитлера к власти, новый рейхсканцлер присутствовал на премьере фильма режиссера Густава Учицки «Утренняя заря» («Morgenrot») студии «УФА». В этой картине, рассказывающей о переживаниях командира подводной лодки и его экипажа во время Первой мировой войны, прославлялся героизм подводников и почетная смерть на поле брани. Так, в центральном эпизоде фильма было показано, как подводная лодка ложится на дно, и из десяти человек команды могут спастись только восемь. Но кто должен погибнуть? Предлагают пожертвовать собой старшие по званию и наиболее ответственные — командир подводной лодки и его первый помощник, — зато остальные спасутся. Но в ответ патриотически настроенный экипаж отказывается спастись такой ценой: «Спасемся все или никто!» В ответ командир задает вопрос своему первому помощнику, можно ли принять такую жертву от команды. Помощник заявляет: «Какие люди! Я бы мог умереть во имя Германии десять, сто раз!» Но на этом патетика разговоров обреченных на смерть людей не заканчивается — главный герой произносит свою легендарную фразу, ставшую классикой ранней пропаганды (до разрыва Версальских соглашений): «Возможно, мы, немцы, живем не очень хорошо, но в любом случае мы умеем красиво умирать. Мы останемся здесь всей командой».