Стратегия Византийской империи - Эдвард Николае Люттвак Страница 49

…чтобы произвести множество расследований и найти причину того, почему столь многие снабжены… так называемым официальным разрешением… пользоваться услугами cursus publicus. Эти расследования производились, хотя так называемый магистр [оффиций] должен также первым подписывать официальное разрешение на использование cursus [201].

Иными словами, даже самым высокопоставленным чиновникам нельзя было доверять в отношении пропусков, которые так легко можно было приобрести за крупные суммы. Этих следователей (frumentarii) иногда ошибочно принимали за агентов имперской службы безопасности (нечто вроде римских ФБР, MI5 [военной разведки] или DST [дирекции территориальной безопасности]), соответствующих «агентам по делам» (agentes in rebus) столь же воображаемого имперского разведывательного управления; если бы это действительно было так, империя была бы защищена очень плохо, поскольку общее число следователей (frumentarii) было абсурдно низким для такой задачи: не более нескольких сотен человек [202].

Высший надзор за дромом был лишь одной из обязанностей и лишь одним из полномочий логофета. Он возглавлял службу, следившую за визитёрами-варварами, управлявшую гостевым домом для иностранных послов (апокрисиарион), а также службой переводчиков, унаследованной от «переводчиков с языков различных народов» (interpretes diversarum gentium) магистра оффиций; во главе её стоял «главный переводчик» (мегас диэрменевтис). Все эти посты наводят на мысль о министерстве иностранных дел, но тогда это были сугубо внутренние обязанности, включая охрану императора, надзор за мерами безопасности в некоторых провинциях, а также церемониальные обязанности. Приказ по ведению дел логофета (логофисия) с особым штатом засвидетельствован с девятого века, а в двенадцатом веке он стал называться «секретоном», не имея особого отношения к иностранным делам. Единственное, чего логофет не делал, – это ведение переговоров с иностранными державами, так что, даже если он был советником императора по иностранным делам (подчинённым, обязанным ежедневно являться ко двору, поскольку та или иная держава ежедневно угрожала той или иной части империи), он всё же не был исполнительным министром, уполномоченным вести внешнюю политику [203].

Итак, у византийцев не было ни министра иностранных дел, ни профессиональных дипломатов. И всё же с самого начала до самого конца отличительной чертой византийской большой стратегии был именно сильный упор на средства убеждения в обращении с иностранными державами. Убеждение – это, конечно, основная цель всякой дипломатии, располагает ли она системой постоянных посольств или не располагает, и большей части того, чего византийцы добивались путём убеждения, другие добивались задолго до них, равно как и современные государства всё ещё продолжают добиваться этого.

Запугать потенциального агрессора, грозя страшными карами (устрашение, как мы называем это сегодня), – практика столь же древняя, как и само человечество: боевые кличи и размахивание руками выполняли ту же функцию, что и ядерное оружие в годы холодной войны. Той же цели служат подарки или прямая дань, чтобы откупиться от врагов, воевать с которыми будет дороже, даже при полной уверенности в своей победе. То, что предположительно декадентская «Византия» должна была откупаться от своих врагов, в деле обеспечения своей безопасности полагаясь на трусливое золото, а не на воинственное железо римлян эпохи их расцвета, – это всего лишь одно из ложных различий между двумя державами. Факты показывают, что во все времена притязания на геройство не определяли поступков римлян: даже на пике своей силы, с эпохи Августа в первом веке до Марка Аврелия во втором, они предпочитали золото железу всякий раз, когда от врагов легче было откупиться, нежели сражаться с ними [204]. Список известных нам выплат очень долог: так, ок. 422 г. восточное правительство платило гуннам годовую дань в 350 фунтов (литр) золота; эта сумма возросла до 700 фунтов в 437 г. и ещё утроилась в 447 г. до 2100 фунтов – и это была гораздо меньшая сумма с гораздо большим эффектом, чем 4000 фунтов, выплаченные западным правительством вестготам Алариха в 408 г., за чем последовали 5000 фунтов золота в 409 г., наряду с 30 000 фунтами серебра, 4000 шёлковых туник, 3000 окрашенных пурпуром кож и 3000 фунтов перца [205]. Все эти выплаты (не предотвратившие разграбление Рима в следующем году) поступали из страшно уменьшившегося в размерах, страшно обедневшего города, каким был Рим в то время, и они показывают, какое же громадное количество золота и серебра скопилось за века имперского грабежа, сопровождаемого ещё более доходным налогообложением. Один современный историк провёл тщательное различие между шестью категориями выплат, стоящими за ними намерениями и их результатами. Его вывод был таким: опасность неограниченного вымогательства была предотвращена, и золото служило «гибким и действенным орудием внешней политики» [206]. Разумеется, в сочетании с железом для устрашения, принуждения и наказания.

Как мы увидим, византийцы постоянно полагались на устрашение (ведь любая держава, противостоящая другим державам, должна поступать так постоянно, пусть даже по умолчанию и, возможно, неосознанно), и в то же время они регулярно откупались от своих врагов. Но они делали и нечто гораздо большее, применяя все возможные средства убеждения, чтобы завербовать союзников, разделить своих врагов, разбить вражеские союзы, переманить на свою сторону недружелюбных правителей, а в случае мадьяр даже сбить целые мигрирующие нации с их пути. Для римлян эпохи республики и единой империи, как и для большинства великих держав вплоть до наших дней, военная сила была главным инструментом государственного управления, тогда как убеждение служило второстепенным дополнением. Но для Византийской империи дело по большей части обстояло ровно наоборот. Действительно, перенесение акцента с силы на дипломатию – один из способов отличить Рим от Византии, конец поздней римской истории на Востоке от начала византийской истории [207].