Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания - Федор Головкин Страница 49

Другая история вызвала меньше толков, так как о ней не решались громко говорить, но все же проникла в публику два дня спустя. Герцог Гольштейн-Бек выкинул довольно пикантную штучку. Это был маленький человечек, довольно дурного тона, живший раньше очень скромно в Кенигсберге с женой и с детьми, любивший браться за все, даже за агрономию и писательство. Когда император Павел взошел на престол, герцог состоял на прусской службе генерал-майором. Он был приглашен в Петербург, поехал туда и удостоился великолепного приема, хотя от него до упаду несло табаком и пивом. Его сразу произвели в генерал-лейтенанты, назначили Павловским и Гатчинским комендантом и командиром одного из лучших гвардейских полков. Император почувствовал к нему такое расположение, что не мог более обойтись без этого «принца моей крови». Но этот принц крови требовал прежде всего побольше денег на уплату своих долгов и желал обеспечить за своими детьми пенсию, так как у них не было собственных средств и одна из его дочерей даже была вынуждена выйти замуж за одного силезского генерала, барона Рихтгофена. Видя, что его обнадеживают одними только обещаниями и что ему предстоят одни почести и труды, он испросил себе шестинедельный отпуск, чтобы навестить жену. Но как только он переехал через прусскую границу, он послал Павлу отказ от своих должностей, обращаясь при этом к нему, как к равному. Император был обижен, но не мог ему отомстить.

С тех пор как установился новый порядок супружеской жизни, императрица вопреки ожиданиям стала пользоваться большим влиянием, чем прежде. Император, видимо, желал вознаградить ее за разлуку, признанную необходимой, своим особенным вниманием и знаками своего доверия. Можно было наблюдать, как он обращался к ней за советами или давал ей дипломатические поручения. В наиболее трудном вопросе — по поводу отношений к своему супругу, — императрица руководствовалась советами г-жи Нелидовой. Если их до тех пор соединяла общая политика, то теперь общие интересы сблизили их еще гораздо больше, так как Нелидова сама стала проявлять страстность в своих отношениях к императору. Нельзя было закрыть глаза на то, что фавориты настойчиво работали в смысле подрыва нравственных принципов государя, чтобы заставить его завести официально фаворитку. Можно было догадываться, кто именно предназначался для этого блестящего позора, но вся эта интрига, весь этот роман — император добивался скорее романа, чем внезапной победы — был еще настолько покрыт мраком, что было бы более достойно положения занимаемого императрицей и ума ее подруги если бы они сумели удержать императора на краю этой пропасти ловкостью своего поведения, продолжая оказывать ему уважение и почтение. Но человеческие страсти похожи на снежные обвалы — они увеличиваются от всего, что находят на своем пути, и усиливаются от встречаемых ими препятствий.

Наконец, 25 июля, гроза разразилась. Около десяти часов император послал за великим князем наследником и приказал ему отправиться к императрице и передать ей строжайший запрет когда-либо вмешиваться в дела. Великий князь сначала отклонил это поручение, старался выставить его неприличие и заступиться за свою мать, но государь, вне себя, крикнул: «Я думал, что я потерял только жену, но теперь я вижу, что у меня также нет сына!» Александр бросился отцу в ноги и заплакал, но и это не могло обезоружить Павла.

Его Величество прошел к императрице, обошелся с ней грубо, и, говорят, что если бы великий князь не подоспел и не защитил бы своим телом мать, то неизвестно, какие последствия могла иметь эта сцена. Несомненно то, что император запер жену на ключ и что она в течение трех часов не могла ни с кем сноситься. Г-жа Нелидова, которая считала себя достаточно сильной, чтобы выдержать эту грозу и настолько влиятельной, чтобы управиться с нею, пошла к рассерженному государю, но вместо того, чтобы его успокоить, она имела неосторожность — довольно странную со стороны особы, воображавшей, что она его так хорошо изучила, — осыпать его упреками. Она указала ему на несправедливость его поведения со столь добродетельной женой и столь достойной императрицей, и стала даже утверждать, что знать и народ обожают императрицу, — что было неверно и опасно высказывать в такой момент; далее она стала предостерегать государя, что на него самого смотрят как на тирана, что он становится посмешищем в глазах тех, кто не умирает от страха и, наконец, назвала его палачом. Удивление императора, который до тех пор слушал ее хладнокровно, превратилось в гнев: «Я знаю, что я создаю одних только неблагодарных, — воскликнул он, — но я вооружусь железным скипетром и вы первая будете им поражены, уходите вон!» Не успела еще г-жа Нелидова выйти из кабинета, как она получила приказание оставить двор. Кажется, что ее даже официально отправили в ссылку, в замок Лоде в Эстляндии.

Князья Куракины, вице-канцлер и генерал-прокурор, генерал Нелидов, племянник бывшей фаворитки, и др. были уволены в отставку, и, чтобы ничего недоставало к уничижению императрицы, Кутайсов, который из брадобреев сделался егермейстером, тот самый Кутайсов, который был главной причиной всех ее несчастий и которого она не выносила, был, в день ее рождения, пожалован кавалером ордена св. Александра Невского!

Тем временем в Петербург прибыл из Раштадта граф Кобенцль, которому император, во время аудиенции, сказал: «Если у вас есть пакеты для императрицы, вы мне их передадите публично, в тот момент, когда я буду садиться за стол, ибо обстоятельства изменились. Императрица более не участвует в делах. Сообщение было очень странно, и посол очутился в крайне неловком положении. При своем отъезде, он, по приказанию императора, совещался только с императрицей; он должен был ей кое-что сообщить и дать некоторые объяснения, что можно было сделать только устно. Князь Безбородко задрапировался ответственностью своего положения, направляя только внешнюю политику, и предоставил дворец лакеям, которые стали теперь занимать там первое место.

Тогда рассудили, что императрица будет попеременно находиться то в милости, то в немилости и что, сообразно с этим, должности министров и сановников будут переходить из рук в руки. Последствия подтвердили верность этого мнения. В то время мы имели случай наблюдать удивительный пример силы хорошего воспитания: на следующее утро, после описанной выше сцены, император возвращался во дворец с маневра и встретил, при входе, г-жу Нелидову и г-жу Б…, собирающихся отбыть в ссылку. Его Величество надел опять перчатку и пробыл со шляпою в руках до тех пор, пока карета с дамами не тронулась в путь.

Событие, малозначительное само по себе, но приобретшее случайно некоторую пикантность, вызвало накануне еще другую катастрофу. Дьякон, прислуживавший во время обедни, провозглашая многолетие императорскому дому и дойдя до великого князя Константина, назвал его не великий князем и «всемилостивейшим и великим государем». Император, разгневанный, приказал его немедленно прогнать. Правда, что этот бедный священнослужитель мог бы найти более удобный момент для такой крупной оплошности!

Но величайшим событием этого года было дело Мальтийского ордена. Я не буду много распространяться по этому поводу, так как это дело общеизвестно, и ограничусь только некоторыми подробностями, которые менее известны, но объясняют его лучше чем все что по этому поводу дошло до нас. Я уже сказал, как г. де Литта, который при Екатерине II не имел никакого успеха в своих происках, воспользовался восшествием на престол Павла и его антипатию к прежнему царствованию, служившею основанием всех действий этого государя. Литта обещал императору прибытие торжественного посольства, и хотя оно не состоялось, но зато Литта был снабжен полномочиями, чтобы самому составить такое посольство и придать ему величайшую торжественность. Можно себе представить, какое удовольствие доставило императору и г-ну де Литта все это устраивать по своему. Сам Литта был возведен в посланники и мог подготовить для себя всякого рода жатву. Его мнимая поездка на остров Мальту для того, чтобы устроить все, что было заранее условлено, была непродолжительна, и потребное на то время было использовано для изготовления пышных карет и колясок, которым предстоял лишь небольшой путь в несколько верст и в которые некого было посадить. Наконец, Его Преосвященство скрылся в окрестностях столицы, и мне пришлось его встретить у ворот Петергофа в придворных экипажах. Все вельможи тоже выслали туда свои выезды. Выезд был великолепен, но народ во всем этом ничего не понимал. Один мясник, узнав в лицо посланника, воскликнул: «Этот человек — обманщик. Он хочет уверить государя, что он только что приехал, а он мне, в продолжение двух лет, задолжал шестьсот рублей». Посланник просил императора принять титул протектора Мальтийского ордена. Павел, облекая себя тотчас же властью, которую ему никто не передавал, пожаловал Мальтийские кресты всем тем, кого он награждал вновь созданными командорствами. Посланник, получив на свою долю самое прибыльное из них, кроме того был награжден красною лентою через плечо. Как только хотел, был осыпаем бриллиантами; великолепное орденское одеяние было придумано специально для российского отдела Ордена, в отличие от других отделов, и казалось, что этим дело кончилось; но, в действительности, это только была прелюдия к более необычайным мерам, которые я сейчас приведу, чтобы не терять нити этого странного дела.