Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II - Стивен Кут Страница 49

Пепис, не сводивший с короля глаз, был поражен, насколько тот «брызжет энергией». После стольких лет лишений почти неправдоподобный поворот судьбы, казалось, добавил Карлу чисто мышечной силы. Похоже, даже простое движение'доставляло ему радость, и он часами мерил шагами палубу. Карл был настолько поглощен чувствами, что даже не пытался взяться за штурвал, а ведь раньше он ни за что не упустил бы такой возможности. Но сейчас возбужденный ум то и дело возвращал его в прошлое, особенно в самые драматические моменты жизни, и он рвался поведать о них — например, о сражении при Уорчестере — окружающим, среди которых был и Пепис. В момент триумфа память возвращала Карла к временам, когда он испытывал постоянный страх, когда его стопы были разбиты в кровь, когда ему приходилось то и дело переодеваться в чужое платье и все время что-то придумывать. Король вспоминал, как он был вынужден прикинуться слугой, как провел кузнеца, когда тот перековывал лошадь Джейн Лейн, как одурачил кухарку, объясняя свое неумение справиться с вертелом. Славные все это, конечно, истории, и Пепис слушал их в оба уха, отвлекаясь лишь на королевских спаниелей. 25 мая в девять утра впередсмотрящий «Ройал Чарлза» увидел английский берег. Судно там отшвартуется лишь через шесть часов, а пока Карл с братьями убивал время, отдавая должное обильному завтраку из свинины, горохового пудинга и вареной говядины. Покончив с трапезой, король облачился в темное одеяние, на котором по контрасту выделялось алое перо на шляпе. В три часа пополудни он перешел на адмиральский катер и вскоре ступил на землю, которую наконец-то мог назвать своей. Для огромной толпы, чьи приветственные возгласы почти полностью заглушал гром корабельных орудий, возвращение короля было моментом одновременно и торжественным, и радостным. Собравшиеся с благоговением наблюдали, как Карл опускается на колени и возносит благодарность Всевышнему за чудесное возвращение на престол. Именно так и следовало себя вести. Для большинства зрителей в этой сцене заключались смирение и готовность склониться перед волей провидения, но был в ней и иной намек. Годы правления людей, называвших себя праведниками, ни на йоту не приблизили англичан к Новому Иерусалиму. «Святые», добившись власти, повели себя вполне по-человечески. А теперь у нации появился законный король — посланник Бога на земле, священная личность, которой издревле дарована мистическая сила исцелять людей, а также глава церкви, являющей собою в глазах многих завершенное воплощение протестантизма в его английской ипостаси.

Закончив молитву, король встал и направился к коленопреклоненной фигуре генерала Монка. Приглашая своего политического спасителя распрямиться, Карл расцеловал его в обе щеки и под крики толпы «Боже, спаси короля» обратился к нему просто и трогательно: «Отец!» Затем пришел черед мэра Дувра. Он твердым шагом подошел к Карлу, остановился и передал ему свой жезл и роскошную, в кожаном переплете и золотом шитье Библию. Карл с достоинством и величайшим тактом принял Книгу и произнес: «Нет ничего для меня в мире дороже».

Далее королевская процессия двинулась в Кентербери, где впервые дали о себе знать проблемы, связанные с восшествием на трон, ибо тут-то как раз Монк и передал Карлу список лиц, чьи услуги, по его мнению, должны быть вознаграждены членством в Тайном Совете. Сложив лист бумаги пополам и сунув его в карман, Карл сказал Монку, что всегда готов воспользоваться его советом, если только он «не противоречит (его) принципам». К сожалению, ознакомившись с документом, Карл обнаружил, что Монк включил в список около сорока пресвитериан — бунтовщиков-ветеранов и только двух роялистов. Поскольку Карл, в чем он отдавал себе полный отчет, все еще сильно зависел от генерала, принять решение оказалось делом чрезвычайно трудным, и в конце концов сколь важная, столь и неприятная миссия разочаровать великого человека выпала Хайду. Из Кентербери королевская процессия переехала в Рочестер, а оттуда в Депифорд, где король с превеликим удовольствием наблюдал, как сотня юных девиц, одетых в белое, с голубыми шарфами на шее устилали ему путь цветами. 29 мая — в день своего тридцатилетия — король готов был к триумфальному въезду в столицу.

С гигантской помпой, в невиданном сиянии славы Карл вошел в город через Блэкхитские ворота. У Сент-Джордж-Филдза его встретил лорд-мэр Лондона в сопровождении олдерменов. Представители различных гильдий вручили ему городской меч, а ректор школы Св. Павла — еще один экземпляр Библии. Семь часов двигалась процессия к Уайтхоллу улицами, устланными цветами и обвешанными с обеих сторон гобеленами. На всем пути от ворот Темпл-Бар до улицы Странд из окон и с балконов глазели любопытствующие дамы, звенели трубы, палила артиллерия, низвергались винными струями фонтаны. В целом — несравненная демонстрация национального единства и восторга, о чем и пишет в сенат венецианский посол: «Перемены в настроении людей просто поразительные. Само имя короля вызывает сегодня любовь, уважение и признательность, равные той ненависти и презрению, которые вызывало вчера».

Да, именно так огромные толпы, высыпавшие на улицы города, встретили раззолоченные экипажи, придворных в расшитых серебром камзолах, слуг в алых и зеленых ливреях, 20 тысяч солдат. Во главе процессии следовали трубачи, стражники и герольды, и даже такие сдержанные люди, как Джон Ивлин, оказались во власти всеобщей эйфории. Реставрацию Карла он уподобляет чуду, равного которому не случалось со времени возвращения евреев из вавилонского пленения. Сама процессия, приведшая мемуариста в такой восторг, свидетельствует, с его точки зрения, что история и судьба нации находится в руках самого Всевышнего. «Я стоял на Странде, — пишет Ивлин, — я наблюдал за происходящим и благословлял Бога».

Тот, кого так страстно жаждала увидеть толпа, ехал между братьями. Как нередко случалось, вид Карла остро контрастировал с окружающим его безвкусным блеском. На нем был, как уже говорилось, строгий темный костюм, который оттеняли лишь перо на шляпе и голубая лента ордена Подвязки на груди. Но при этом в повадке короля не было и тени отчужденности. Приметливый, как всегда, венецианский посол обратил внимание, как Карл «поднимает голову, смотрит каждому в глаза, размахивает шляпой, приветствует всех, кто громоподобно выражает восторг по поводу возвращения этого великого правителя, являющего собою воплощение всех добродетелей и достоинств». Кто-то отдавал должное внешнему облику Карла, его высокой фигуре, «вылепленной так точно, что даже самый придирчивый глаз не смог бы увидеть ии малейшего дефекта». Кто-то отмечал «быстрый и сверкающий взгляд» короля. В то же время некоторые особенности королевского облика могли показаться противоречащими этому портрету. Одни из его черт даны были от природы, другие достались ему в наследство от долгих лет лишений и тайной тоски. Угрюмое выражение лица, черные волосы, густые черные ресницы намекали на жесткость и даже жестокость в поведении; те же, кто имел возможность приглядеться к нему поближе, наверняка заметили глубокие морщины, сбегающие от носа к подбородку и огибающие кончики тонких, как нить, усов, — морщины, образующиеся у человека, которого часто посещали подозрения и разочарования, — и губы, кривящиеся в иронической усмешке.

Даже сейчас, в обстановке всеобщего восторга, следовало соблюдать осторожность. Хотя многие могли бы счесть, что колесо истории совершило наконец полный круг и власть, по словам Гоббса, перешла от одного узурпатора к другому — от отца к сыну, толпы просителей, осаждавшие Карла в Гааге, и список Монка, содержащий имена людей, заслуживающих, с его точки зрения, поощрения, — все свидетельствовало о том, что монарха неизбежно окружают корысть, вражда и себялюбие. Карл прекрасно отдавал себе в этом отчет. Опыт у него на этот счет был немалый. «Быстрый и сверкающий взгляд» мог зафиксировать столь внезапные пируэты в поведении и обманные действия так многих мужчин и женщин, что обладатель этого взгляда вряд ли верил, будто царствование его всегда будет оставаться таким же радужным, как это может показаться сейчас, в окружении ликующей толпы. По словам епископа Барнетта, Карл «считает, что мир управляется исключительно личными интересами, а кроме того, он слишком хорошо знает низость человеческой натуры, так что не следует удивляться его невысокому мнению о людях»,