Гончаров - Владимир Мельник Страница 49

А что же героиня? По силам ли ей взвалить на себя такую тяжкую ношу? Да еще при ее молодости? Обратимся снова к роману: «И все это чудо сделает она, такая робкая, молчаливая, которой до сих пор никто не слушался, которая еще не начала жить! Она — виновница такого превращения!» Великая сила дана женщине над мужским сердцем. Тем величественнее ее нравственная задача: спасти душу, обновить в человеке жизнь. Задача тяжелая, ее не выполнить, опираясь лишь на женское тщеславие и самолюбие. Нужно еще любить другого человека, причем не только как мужчину, но и как душу христианскую. Ольга Ильинская не справилась, хотя и размышляла об этой задаче: «Жизнь — долг, обязанность, следовательно, любовь — тоже долг: мне как будто Бог послал ее, — досказала она, подняв глаза к небу, — и велел любить». Елизавета Толстая, надо признаться, и не ставила перед собой такой задачи. Она светила Гончарову отраженным светом его собственных надежд и упований. Он хотел видеть в ней то, чем она не являлась и что ей было не по силам. Он пытался пробудить в ней сочувствие: «Ужели вы без любопытства посмотрите на эту борьбу, из которой ему выйти поможет только — или забвение героини, — или ее горячее участие».

Илья Обломов лишь на миг единый воскрес и обновился, а потом впал снова в сон и апатию. Как это похоже на то, что было у самого автора с Елизаветой Толстой! «Чувствую, однако ж, что апатия и тяжесть возвращаются понемногу ко мне, а Вы было своим умом и старой дружбой расшевелили во мне болтливость». Он хотел сказать не «болтливость», а «надежды», «чувство»! Но неудобно уже и поздно признаваться в этом, когда держишь в руках ее дневник — с признанием в любви к другому! Но и в другом, более позднем письме все равно — признание: «При Вас у меня были какие-то крылья, которые отпали теперь».

Причина неудачи во многом сходна с той, что видна и в «Обломове»: героиня «не дотягивает» до идеала, ибо и сама задета обломовщиной, только иного рода. У каждого она своя. Как грехи. У Ольги Ильинской есть тщеславие и надежды на перекройку чужой жизни, но не хватает христианского смирения и любви, чтобы нести свой крест. А несет его, как ни странно, безграмотная и ничем не выдающаяся вдова чиновника Пшеницына, мать ребенка Ильи Ильича Обломова: «Она только молила Бога, чтоб он продлил веку Илье Ильичу и чтоб избавил его от всякой «скорби, гнева и нужды», а себя, детей своих и весь дом предавала на волю Божью».

Понимает Иван Александрович, что и Айза Толстая, как Ольга, горда и тщеславна, что не дано ей правильного, полного понимания того, что есть любовь. Отсюда без конца в письмах к ней неожиданные, суровые, хотя и быстро преходящие, мотивы и нотки: «Вы ленивы. Вы рассеяны, Вы живете только под влиянием настоящего момента… Вы — притворщица, Вы — только самолюбивы, и в привязанностях Ваших не лежит серьезного основания, то есть теплого и сердечного». Или ещё: «Суетна, тщеславна…» Все так, но недаром ведь сказано в «Обломове», что «любовь менее взыскательна, чем дружба, она даже часто слепа, любят не за заслуги…». То же и в письмах к ней: «Ах, сколько бы я исписал страниц, если б вздумал исчислять Ваши недостатки, сказал бы я, но скажу достоинства…»

Несомненно, что при всех ясно сознаваемых недостатках Елизаветы Васильевны Толстой Гончаров видел в ней женщину, способную серьезно изменить его жизнь, придать ей смысл и значение. Его любовь к молодой женщине была столь же сильна, сколь и беззащитна. Читая его письма к ней, не можешь порою удержаться от чувства жалости к нему, настолько он был одинок в этой своей любви, настолько порою она кажется недостойною этой любви. Но все, конечно, сложнее и проще. Уже зная почти наверняка, что она выйдет замуж за другого (не сразу открыла ему это Елизавета Васильевна, придав его мучениям продолжительность), он в одном из писем вдруг обнаруживает, как далеко он сам зашел в этой любви к ней, обнаруживает без привычной осторожности, без недомолвок, без ложного самолюбия. Сила его любви простирается до смертного порога: «Прощайте же… не теперь, однако ж, а когда будете выходить замуж или перед смертью моей или Вашей… А теперь прощайте… до следующего письма мой чудесней друг, моя милая, умная, добрая, обворожительная… Лиза!!! вдруг сорвалось с языка. Я с ужасом оглядываюсь, нет ли кого кругом, почтительно прибавляю: прощайте, Елизавета Васильевна: Бог да благословит, Вас счастьем, какого Вы заслуживаете. Я в умилении сердца благодарю Вас за вашу дружбу…»

Это уже прямо по Пушкину, искренне, от сердца идущее пожелание: «Дай Вам Бог счастливой быть с другим…» И оказалось не просто словами, ибо все так и исполнится по слову Ивана Гончарова. Когда над будущностью Елизаветы Васильевны нависнут тучи и нужно будет преодолеть церковные установления для разрешения брака с тем самым соперником, о котором столько написано было в ее дневнике (а это был двоюродный брат Толстой — Александр Илларионович Мусин-Пушкин), именно Гончаров поможет молодым влюбленным.

Во всем этом, несомненно, кроется самая сердцевина романа «Обломов». Вся эта драма разыгралась стремительно — с конца августа до конца декабря 1855 года. Были, правда, написаны еще письма и после Нового года, но они уже не в счет: в них только долг вежливости, стремление соблюсти «форму». А полный душевный провал обнаружился гораздо ранее (первые признаки понимания происходящей личной драмы можно отметить еще в октябрьских письмах Гончарова). Такого бурного и столь полно завершенного сюжета любовной драмы у Гончарова более нет, его не дает переписка ни с одной другой женщиной.

Но и письма Гончарова, по вполне понятным причинам, лишь отчасти приоткрывают завесу над личностью Елизаветы Толстой, жизнь и характер которой столь многое объясняют в личности самого писателя, в характерах его героев Ольги Ильинской и Ильи Обломова. Каждый новый штрих биографии Толстой-Ильинской для нас драгоценен. Между тем мы почти ничего не знаем о том, что было в ее жизни до встречи с Гончаровым в 1855 году и после этой встречи.

П. Сакулин, опубликовавший в 1913 году письма Гончарова к Толстой, знал от ее внучки Ольги Семеновны Покровской о том, кто были ее родители: «Ее отец — симбирский помещик, Василий Александрович Толстой, мать — Варвара Александровна (в девичестве — Мусина-Пушкина)». «Поколенная роспись дворян Толстых» указывает на родоначальника Ивана Толстого, имевшего двух сыновей: Григория (умер в 1655 году) и Петра (умер в 1659 году). О двух последних (а всего в росписи указано 90 лиц и 10 поколений) известно: «В 1636-м году из отписанного на Государя изменничьего поместья Шейна даны рейтарам, [194] Звенигородцам, Григорью и Петру Ивановым Толстым село Афанасьеве в Нижегородском уезде, в Закудемском стану, на что в 1639 году, ноября 23 дня, дана им ввозная грамота». [195]

С Мусиными-Пушкиными Толстые породнились в седьмом поколении. «Поколенная роспись» дает и даты жизни родителей Елизаветы Толстой. Василий Александрович Толстой родился в 1799-м, а умер в 1838 году. Впрочем, по данным герольдмейстера Российского Дворянского собрания С. А. Сапожникова, сде-давшего извлечение из родословной Толстых, отец Елизаветы Толстой родился на два года ранее — в 1797 году. Во многих документах Ульяновского областного архива указана его должность: штаб-ротмистр. Толстые традиционно делали военную карьеру.